Вот уже с четверть часа Сейли старательно убеждала себя, что делает доброе дело. Получалось с переменным успехом – а если честно, то очень плохо. Хотя девочка и понимала, что поступает правильно, чувствовала она себя гадко. "Предательница, предательница!" – будто кто-то кричал ей на ухо противным, издевательским голоском.

Сейли сердито тряхнула копной тугих каштановых кудряшек. Мысленный спор с собой так захватил ее, что она даже не обратила внимания на выпавшую из прически заколочку – не до того было.

Какие все-таки глупости начинаешь себе придумывать, немного постояв в одиночестве. Предательница, это же надо! А вот ничего подобного, никого она не предавала! Нет и не может быть ничего плохого в том, чтобы помочь тете Мон помириться с Исанн. Ну подумаешь, пришлось немного соврать... Сейли же свою лучшую подружку знала: если она себе что-то в башку вбила, то ее никакими уговорами не переубедишь – разругаешься только.

На этот довод совесть чуть успокоилась. Приободрившись, Сейли принялась развивать успех – чтоб уж наверняка избавиться от этого противного чувства вины непонятно за что.

Да, она поступила правильно, согласившись помочь Мон. Сама Исанн в жизни бы с ней не заговорила: она почему-то была свято уверена, что Мон хочет зла ее семье.

Иногда Сейли подружку решительно не понимала: она что, совсем с ума сошла, чтобы так думать? Как ей вообще могло такое в голову прийти? Ведь еще совсем недавно они были почти семьей: мама Сейли, мама Исанн... и Мон – бездетная, но относившаяся к дочерям подруг, как к любимым племянницам. Разве можно было забыть, как они собирались все вместе – совсем как большая и дружная семья? А их прогулки по Корусканту? А походы в театр не реже чем раз в месяц?
Глаза вдруг защипало. Сейли поспешно утерла слезы рукавом – не столько из-за того, что стыдилась их, сколько из-за хлеставшего по лицу промозглого ветра. На улице стремительно холодало – точь-в-точь как воспоминания Сейли становились все темнее и безрадостней.

Все было так хорошо, прямо как в сказке... а потом сказка кончилась – внезапно и очень страшно. Два года назад тетя Габриэлла пропала. Не сказав никому ни слова, ушла из дома и не вернулась. Сейли тогда несколько ночей подряд проревела в подушку – а уж что творилось с Исанн, ей даже представлять не хотелось, потому что при одной мысли об этом становилось плохо. Подруга больше месяца привидение напоминала: молчаливая и понурая, она, казалось, все делала по инерции – ходила, ела, разговаривала, учила уроки... классная дама даже хотела ее к школьному психологу записать, но господин Айсард категорически запретил. Сказал, что от психологов больше вреда, чем пользы, а девочке просто нужно время, чтобы оправиться.

Она и оправилась. Отживела понемногу, снова стала напоминать себя прежнюю... но увы – именно напоминать. В Исанн что-то изменилось, причем в худшую сторону. Ее всегдашние ершистость и воинственность превратились в... порой Сейли казалось, что в самую настоящую злобу. Ее до сих пор передергивало от воспоминания о том, как подруга планомерно и упорно изводила одну из одноклассниц, Миру. Да, та девчонка, конечно, мерзко поступила – незачем было подначивать Исанн, говоря гадости про ее семью, – но с местью вышел явный перебор. Исанн ей просто житья не давала: натравливала на нее весь класс, мучила ядовитыми издевками, постоянно провоцировала на драку, а потом изображала перед учителями невинную жертву... это было гадко. А Исанн говорила, что справедливо.

В классе изменившуюся Исанн уважали и побаивались, но в глубине души терпеть не могли. Девчонки долго увивались вокруг нее стайками верных приспешниц – а как поползли эти слухи о том, что господина Айсарда могут скоро арестовать, тут же накинулись на бывшую "хозяйку", будто злобные гарпии.

Кто-то мог сказать, что и поделом. Но Сейли ее никогда не предаст и не бросит! Потому что дружба – это святое. Потому что друзей надо защищать, как Исанн защищала ее, когда была "в силе". А еще друзьям надо помогать, даже если они сами этого не хотят.

Мон сказала, что хочет помочь Исанн. Что понимает, как ей тяжело, как ей нужна поддержка... что здесь может быть плохого?

Сейли бросила взгляд через плечо – позади, в блеске неоновых огней и пестрых рекламных голограмм, возвышалось кафе "Звезда". Раньше, в хорошие времена, девочки часто ходили сюда с матерями и тетей Мон: здесь всегда играла живая музыка, и подавали вкуснейшие в галактике пирожные со сливками и карамелью. Наверное, именно поэтому Мон его и выбрала: может быть, приятные воспоминания сделают Исанн чуть покладистее и спокойнее.

Сейли очень хотелось, чтобы это оказалось правдой. Ей уже порядком надоело, что подруга замечает в людях только плохое и во всех обидчиков видит.

– Привет. Ты что, спишь на ходу?

Сейли едва не подскочила от неожиданности: видимо, она так увлеченно рассматривала кафе, завороженная одновременно своими размышлениями и яркими голографическими картинками на рекламных стендах, что в упор не заметила подошедшую Исанн.

– Уснешь тут! Я тебя уже час на холоде жду. Замерзла, между прочим, – Сейли выразительно потерла предплечья, за время ожидания сплошь покрывшиеся мурашками.

– Подождала бы внутри, – Исанн раскаиваться явно не собиралась. – Я из дома долго выбиралась: если бы поймали, вообще не получилось бы прийти.

– Тебя что, под домашний арест посадили? – у Сейли округлились глаза: если бы ее так наказали, у нее бы не хватило духу не подчиниться. – А тебе не влетит за то, что сбежала?

Исанн хитро улыбнулась:

– Не влетит, если папа не узнает. А он не узнает: гувернантка никогда ему не признается, что позволила мне улизнуть. Это же будет означать, что она за мной не уследила.

Девочка провела рукой по лицу, убирая упавшие на глаза пряди волос. Поймав на себе пристальный взгляд Сейли, удивленно спросила:

– Что ты там такое увидела?

Не уверенная, как потактичнее сказать, Сейли просто коснулась щеки кончиками пальцев – примерно на том месте, где у Исанн наливался багровым синяк.

– Это... он тебя так, да? За что? – тихонько прошептала она. Сердце защемило от жалости: вот если бы тетя Габриэлла не пропала, Арманд Айсард наверняка не позволил бы себе так обращаться с дочерью!

"Может, Исанн из-за него так озлобилась. Все-таки ее папаша – жутковатый тип".

Совершенно не вовремя вспомнились слухи, ходившие про исчезновение Габриэллы Айсард. Мол, это родной муж ее так...

"Ну нет, это уже слишком! – одернула себя Сейли. – Господин Айсард, конечно, строгий и суровый, но не чудовище какое-то. И тетя Габриэлла с ним счастлива была. Наверное..."

Исанн неожиданно нахмурилась:

– Не понимаю, о чем это ты, – она торопливо склонила голову так, чтобы волосы хотя бы немного прикрыли левую часть лица.
– И вообще, кто-то тут замерзал. Так пойдем!

Схватив подругу под руку, Исанн поспешила ко входу в кафе. Сейли только и оставалось, что пытаться не отставать – а то со стороны могло показаться, что она волочится за спутницей, как собачка на поводке.

На душе у нее снова заскребли фелинксы: а если не получится? Если Исанн, увидев Мон, разозлится и уйдет, а потом еще и на Сейли обиду затаит? Во всяком случае, пока не было похоже, чтобы знакомая обстановка и приятные воспоминания хорошо на нее влияли.

* * *

Мон отстраненно постукивала пальцем по столешнице. Время от времени она забывалась, теряя контроль за жестикуляцией, и тогда кончик ухоженного ноготка принимался выписывать по белоснежной скатерти невидимые узоры – то плавные и округлые, то резкие и рваные, в зависимости от течения мыслей. Вокруг звучала легкая ненавязчивая музыка; мимо проходили богато одетые, степенные посетители кафе: в основном респектабельные дамы с детьми, но попадались и влюбленные парочки, и компании молодежи – обычно девушек лет от пятнадцати до двадцати на вид.

Беспечная, праздная публика. Коротая время, Мон волей-неволей прислушивалась к их разговорам – и слышала, в принципе, именно то, что ожидала услышать: политику если и обсуждали, то между делом, отводя ей место перед очередным любовником мадам N, но после новых коллекций от модных кутюрье. Будто ничего и не изменилось с тех пор, как Мон приходила сюда удовольствия ради. Будто галактика не стояла на пороге новой гражданской войны.

Сенатор улыбнулась уголками аккуратно подкрашенных губ. Судя по ее опыту общения с благонравными домохозяйками, внешнего мира для них попросту не существует: любая новость, которая выбивается из их уютной действительности, либо отторгается, либо воспринимается очень... остро. Дамы подобного рода пугливы и доверчивы, словно дети... чем вполне можно воспользоваться в своих целях.

Так она и поступила однажды. Так она собирается поступить снова – только с еще более наивным человечком. Не без зазрений совести, конечно: нет повода для гордости в том, чтобы обвести вокруг пальца доверчивое создание... но порой ситуация вынуждает. Как сейчас.

Она поднесла к губам фарфоровую чашку, наполненную ароматным кафом. Подержала так некоторое время, наслаждаясь теплом и запахом, приятно щекочущем ноздри... и размышляя. Мысли ее преследовали достаточно мрачные, хотя со стороны женщина казалась настоящим олицетворением покоя – куда там мастерам-джедаям.

Что она собирается сделать? Если верить Роланду Артемиусу, попросившему ее об услуге, то вытянуть из маленькой девочки свидетельства против ее отца. Любую мелочь – упоминания о ссорах между родителями, случаях домашнего насилия... суть не в том, что малышка скажет ей, а в том, что передаст отцу. Человек есть человек, даже такой, как Арманд Айсард – а постоянные напоминания об убийстве жены изрядно расшатывают нервы. Еще больше выводят из душевного равновесия предположения о том, что именно известно врагу, как далеко он может зайти... как намерен воспользоваться ребенком, к которому уже подступился.

Нервный противник – рассеянный противник. Рассеянный противник – слабый противник. А им сейчас требуется любое преимущество, пусть даже дающее фору в несколько минут.

Казалось бы, все правильно. Вот только Мон была далека от того, чтобы считать мотивы Артемиуса кристально-чистыми. Старый змей всегда был себе на уме, склонностью к альтруизму не страдал и очень любил свой Департамент юстиции... который наверняка потеряет, если – а вернее, когда – начнется гражданская война. Корускант неизбежно окажется в руках проканцлерской хунты, и тогда никто не даст за жизнь сторонника Делегации ломаной кредитки.

Если только он не намеревается заключить, так сказать, сепаратный мир. Что для этого нужно? Да всего лишь согласиться жить под новой властью и дорого продаться кому-нибудь из видных ее представителей. Что потребуется окружению Палпатина, когда оно пресловутой властью станет? Компромат друг на друга – а уж этого добра у Артемиуса хватало в избытке.

Так не помогает ли Мон сейчас своему "союзнику" набить себе цену в глазах... скажем, Сейта Пестажа? Или Уилхуффа Таркина? Бейл бы сказал, что у нее паранойя. Но она сердцем – женской интуицией, если угодно, – чувствовала, что не так уж невероятна эта версия...

"С Артемиусом нужно постоянно держать ухо в остро, – резюмировала Мон, неспешно потягивая каф. – Эх, как же порой не хватает собственного ССБ..."

– А тут все так же здорово, правда? Даже группа играет та же, что и два года назад!

Знакомый детский голосок прозвучал совсем рядом, легко угадываясь сквозь негромкую музыку и обрывки чужих разговоров. Сейли Маннэа целеустремленно шла к ее столику, не забывая вертеть головой по сторонам и без умолку трещать со своей подружкой – черноволосой девочкой, слишком высокой и слишком строго одетой для своих одиннадцати. У этого ребенка и выражение лица было, более присущее взрослым: казалось, она изо всех сил пытается проникнуться беззаботным настроением окружающих, но получается у нее не слишком хорошо.

Мон снова прикрыла глаза, собираясь с мыслями. Все-таки общаться с этим озлобленным и недоверчивым волчонком будет куда труднее, чем с открытой и дружелюбной малышкой, которой Исанн когда-то была.

Голоса девочек звучали все громче. Теперь Мон могла даже расслышать их шаги. До того, как они сядут за столик, оставалось...

– Вы?! Что вы здесь делаете?

... всего ничего.

Мон обернулась на голос – и тут же на ее губах расцвела самая теплая и обворожительная улыбка из всех, что имелись в богатом арсенале сенатора.

– Рада тебя видеть, Исанн. А здороваться так со взрослыми неприлично, милая...

И чем Мон помогла смерть жены Айсарда? Дала некий мифический козырь в политической игре?

Нужна не столько ее смерть, сколько реакция Айсарда на то, что это дело снова начали копать. Трудно адекватно и быстро реагировать на действия противника, когда голова забита совершенно другим. Иным словами, требуется не столько нарыть действительного компромата, сколько сделать вид, что роют, и активно. А еще намекнуть, что его уже накопилось предостаточно.

Плюс, в Республике сейчас идут последние дни, когда еще действуют какие-то законы. Скажем, если арестовать - под любым предлогом - деятелей вроде Айсарда, Пестажа и Амедды, можно серьезно усложнить жизнь всем остальным сторонникам Палыча (им скоординированность действий нужна что на политическом, что на военном фронте, а тут такие проблемы).

Ну и третий мотив - подорвать и так сомнительную легитимность новой власти (которой эти товарищи станут, с Палычем или нет). Тут любое громкое и неприятное дело сгодится, а женоубийство - лакомый кусочек для пропаганды.

Сколь мало для "столь долго"

Да, с продой я порядочно затянула. Вот что бывает, когда пишешь два фика одновременно) Постараюсь нарастить темп)

Нет, замем Мон изначально затевала эти разоблачения и пр. Чем ей Габриэла не угодила?

Габриэлла - ничем, она Мон даже была искренне симпатична. Но ей содействие "подруги" требовалось в благом деле борьбы с палычевским авторитаризмом и, соответственно, его спецслужбами. Конечно, никакой особо ценной информации от домохозяйки не получишь, но какие-нибудь мелочи выведать вполне возможно: например, с кем благоверный Габриэллы встречался и о чем разговаривал, как отреагировал на заранее подготовленные провокационные реплики и т.д.. Ну и к тому же домохозяйку при необходимости и шпионской аппаратурой снабдить можно, популярно объяснив, как ею пользоваться. Разоблачения нужны были для того, чтобы Габриэлла вообще согласилась это делать.

А смерть ее и вовсе не предполагалась. Просто все пошло несколько не так, как планировалось.

Получается что Мон показала себя отвратительным психологом и вывалила информацию на человека, который не смог ее осмыслить и сразу же пошел к авторитетному источнику с требованием подстверждения (к мужу). Не все же змеи подколодные, просчитывающие на пять шагов вперед.
Исанн "тетушке Мон" кофе в сладкую улыбочку не плеснет?

Не к тесктсу, а вобще. Амидала носилась как наскипидаренный тушканчик по зонам военных действий, сея добро и справедливость. Даже Органа и тот отметился. А вот про Мон ничего такого так и не показали, насколько я помню. Напрашиваются интересные выводы.

Получается, что так. Мон просчиталась - главным образом потому, что недооценила доверие Габриэллы к мужу. Если бы она его боялась, поступила бы так, как того нужно было Мон - то есть молчала в тряпочку и без вопросов выполняла поручения "подруги".



Хм, а может... *Задумываюсь. *Всерьез задумываюсь.



А какие, если не секрет?) На самом-то деле, сенатор и не должен носиться по зонам военных действий, это так, частная инициатива.

Амидала была королевой во всех смыслах - взял ответственность, будь добр неси; и если для дела надо лезть в болото и подставлять голову, значит будет и болото и стрельба. По молодости это было чаще от глупости, чем от острой нужды, но в более старшем возрасте выросло и окрепло - гуманитарные миссии, переговоры всех мастей, работа наблюдателем от Сената и тд. И все это с огоньком, ага. Не зря ее отправили выражать идею Делегации двух тысяч - хочется человеку быть во всех дырках затычкой, так пусть будет.

Органа, как и многие другие сенаторы, работал "на местах". Но, имхо, больше из личных убеждений, мирное чесание языком ему было явно больше по душе, чем скачки по карнизам с бластером наперевес. Но если сильно надо, то можно и рискнуть и рискнуть очень по-крупному и личным в том числе.

Мон нигде не показана в активной фазе. Она только говорит, выразительно смотрит и красиво ходит в белом, остальное грязная политика в классическом виде - все чужими руками, "ничего личного". С Палпатином за чашечкой чая им бы точно нашлось о чем поговорить. Но если ситх построил Империю, то у Мон новая республика вышла очень посредственно. А по новому какнону вообще не вышла.
Мон хочет власти, не торжества идеи, как Амидала, не мирной демократии и потрындеть, как Органа, не денег и девочек, как многие другие сенаторы. Но работать сама, своими руками, мараясь в грязи, как ситхи, не хочет.

Да, недаром именно Мон впоследствии взяла на себя руководство Альянсом, а потом и НР: в отличие от энергичной идеалистки Падме, которая превосходно годилась на знамя (в качестве которого ее, кстати, потом заменила доченька), но и только, Мон - организатор и политик до мозга костей. И если Падме верит в демократию как идею, то Мон - в республиканскую форму правления (как наиболее удобную и выгодную для себя). Она прагматик - хотя наверняка иногда вспоминает о такой абстрактной штуке, как общее благо: высокие цели нравятся всем, с ними бороться за власть гораздо приятнее.



Не поспоришь. Этот предпочтет как можно дольше публично держаться на "умеренных" позициях (так бьют меньше), не забывая при этом пиариться и по-тихому проворачивать интриги разной степени авантюрности. При сохранении республиканского строя - идеальный кандидат на пост канцлера (взамен Палыча), но на вождя революции не тянет ни по решимости, ни по жесткости и беспринципности, ни по харизматичности.

Мон Мотма практически не изменилась. Как и всегда, вся в белом, скромная и величественная одновременно – хоть сейчас в какой-нибудь фильм про самоотверженную принцессу, спасающую галактику от вселенского зла. Короткие рыжие волосы лежат волосок к волоску, лицо – что маска, так много на нем слоев "неброского" макияжа. И эта ее улыбка, мудрая и понимающая... фальшивая насквозь, как и все в этой ведьме. Кажется, будто добрая. Будто искренняя и теплая. А на деле – в ясных синих глазах стынет лед, и смотрят они так расчетливо и пытливо, что становится не по себе.

Исанн не понимала, как раньше могла ей верить. Это какой наивной дурочкой надо было быть, чтобы не заметить в "тетушке" подколодную змеищу? А ведь не просто верила – любила, будто родную! Ластилась к маминой подруге, чуть ли не в рот заглядывала... прямо как глупенькая и доверчивая Сейли.

"Глупенькая – не глупенькая, а меня провела, – со злостью подумала девочка, сжимая кулаки. – Надо было догадаться, что здесь что-то нечисто!"

Сейли стояла рядом, нервно переминаясь с ноги на ногу. Взгляд ее метался от Исанн к Мотме и обратно – виноватый и робкий, прямо как у нашкодившей собачонки. Почему-то от этого стало еще гаже: раз уж подруга понимала, что поступает подло, зачем вообще пошла на поводу у этой стервы?

Удушливой волной захлестнула обида: вот они, ее приоритеты! Разумеется, куда там доверию и дружбе Исанн до одобрения тети Мон!

А эта змея сидит и улыбается, довольная собой... наверняка задумала очередную мерзость, иначе зачем ей все это?

– Я с вами вообще не здоровалась, – процедила Исанн сквозь зубы. Сейли попыталась успокаивающе коснуться ее плеча, но девочка вырвалась, встряхнувшись, как дикая кошка. – И разговаривать ни о чем не собираюсь. Сейли – хорошо тебе и госпоже Мотме провести время!

Таким тоном Исанн могла бы желать ей провалиться на нижние ярусы Корусканта. Мысленно – того и желала: за ложь, за предательство... пусть подруга пошла на это по дури и доверчивости, пусть не желая ничего плохого, но зачем было врать?! Сейли так долго была единственным человеком, который никогда ее не обманывал...

– Да постой же ты! – Сейли неожиданно цепко схватила ее за руку. – Слушай, извини меня, что не сказала сразу, но иначе ты бы не пришла. Ну что страшного в том, чтобы нормально поговорить с тетей Мон? Что она тебе плохого сделала? Она же просто повидать тебя хотела...

"Что плохого?! Да так, ничего – всего лишь семью разрушила! Всего лишь строит козни против папы! Мелочи ведь, правда?!"

Исанн обернулась к подружке, намереваясь выдать гневную отповедь, но вдруг осеклась на полуслове: Сейли смотрела на нее с такой искренней теплотой и преданностью, что тирада застряла в горле.

Секундным замешательством воспользовалась Мотма. Ослепительно улыбаясь, она поднялась с диванчика – изящным, плавным движением, грацию которого выгодно подчеркнул струящийся покрой платья. Приблизившись к девочкам, с материнской лаской приобняла их обеих за плечи. По телу Исанн будто электрический разряд прошел: хотелось сбросить ее руку, вырваться из нежеланных объятий... но какая-то часть ее млела от нежного прикосновения, порывалась податься вперед и крепко прижаться к женщине, как когда-то давно...

– Ну-ка, хватит ссориться, – мягко, но непреклонно произнесла Мон, покровительственно глядя на девочек с высоты своего роста. – Исанн, я понимаю твое возмущение: чувствовать себя обманутой всегда неприятно. Но поверь, Сейли хочет тебе добра. Так же, как и я.

"Ну да, конечно!" – Исанн не знала, что нужно этой змее, но добро в этот список явно не входило. Отец рассказал ей о "тетушке Мон" вполне достаточно, чтобы девочка больше никогда не поверила ни единому ее слову.

И все же было в голосе и поведении Мон нечто гипнотическое. Неожиданно для себя Исанн обнаружила, что гнев не бушует в ней так же сильно, как минуту назад. Даже уходить теперь не очень-то хотелось: ну подумаешь, Мотма хочет поговорить... можно и поговорить. В конце концов, подняться и уйти всегда можно – с той лишь разницей, что сделав это сейчас, Исанн так и не узнает, чего эта сенаторша от нее хотела.

Поняв, что активного сопротивления не встретит, Мон мягко подтолкнула девочек к полукруглому диванчику.

– Давайте-ка присядем и закажем что-нибудь. Сейли, тебе как всегда – фруктовое мороженое и пирожное с карамелью?

Просияв, Сейли согласно закивала. Ей, видимо, показалось, что разговор наконец-то свернул в мирное русло: ободренная, она даже шутливо ткнула Исанн в бок, надеясь заразить своим хорошим настроением. Та ответила подруге таким угрюмым взглядом, что Сейли почла за лучшее смущенно потупиться.

– Только смотри не заболей мне, – Мотма с напускной строгостью погрозила ей пальцем. – Как я потом перед твоей мамой оправдываться буду? Исанн, а ты что хочешь?

– Ничего, – буркнула девочка, старательно напоминая себе, что разговаривает с врагом. А ведь едва успела прикусить язык, так хотелось по привычке попросить...

– Значит, будет кусочек торта с медом и лесными альдераанскими ягодами, – не уставая ласково улыбаться (приклеен у нее этот оскал, что ли?), заключила Мон. – Ты ведь любишь такой, правда?

Исанн этот торт не просто любила – обожала. Стиснув зубы, девочка мысленно дала себе зарок к угощению не притрагиваться. Как назло, именно в этот момент желудок предательски скрутило от голода: день уже клонился к вечеру, а она со школы ничего не ела. А если еще дома лишат ужина в наказание...

"Ну и пускай! Мотма специально этот спектакль разыгрывает. Хочет, чтобы я расслабилась и начала ей доверять. Не дождется, ведьма. Мама вон уже доверилась..."

Внутри все скрутилось в тугой узел. Мама! С ошеломительной ясностью Исанн поняла, зачем нужен был этот разговор, что могло потребоваться от нее Мотме. И как только раньше не догадалась? Она ведь помнила разговор отца с Пестажем. Сама обливалась холодным потом, слушая их мрачные рассуждения о том, что сторонникам Делегации только формального повода не хватает, чтобы начать аресты, – причем повод сгодится любой, самый пустяковый. Даже такой, как бездоказательные обвинения в женоубийстве...

"Артемиусу не нужны доказательства. Ему нужен повод, чтобы возбудить дело – а если это случится, из застенок тебя разве что ударная группа штурмовиков вытащит", – вот что об этом говорил Сейт Пестаж. И если Исанн сейчас ляпнет какую-нибудь глупость, которую Мотма передаст своему союзнику...

Безумно захотелось вскочить с места и со всех ног кинуться домой – подальше от Мон с ее сладенькой улыбочкой и проницательным взглядом, под защиту родных стен, гувернантки и охраны. Все-таки папа был прав: сейчас ей безопаснее сидеть взаперти, а она, как последняя идиотка, побунтовать решила!

Мотма, очевидно, заметила неладное. Стоило ей посмотреть на Исанн, как сорт кафа, с которым сенатор не могла определиться мучительно-долго, был выбран в считанные секунды, а десерт – и вовсе назван наобум.

– Надеюсь, Исанн, ты простишь нас с Сейли, – завела она разговор, едва официантка приняла заказ и упорхнула на кухню. – Я бы предпочла встретиться с тобой безо всяких уловок, если бы не знала, как упорно ты меня избегаешь. Отчего так, милая? Разве я сделала тебе что-то плохое?

Хотелось взять и выплеснуть недопитый каф прямо в ее благообразное лицо. Обварить не обварила бы – напиток успел поостыть, – но хотя бы белоснежное платье безнадежно измарала. Глупо, мелочно и по-детски, но хоть какая-то отдушина была бы. Как будто она не понимает, из-за чего! Еще смеет спрашивать, что плохого сделала...

"Если бы не ты, родители до сих пор были бы вместе. Если бы ты не разрушила все, мама бы не ушла!"

Бесчисленное множество раз Исанн представляла себе, как высказывает Мотме все, что накипело на душе, как швыряет ей в лицо одно обвинение за другим... а вот теперь она сидела здесь, понимая, что разговаривать с "тетушкой" нужно как можно осторожнее и сдержаннее. Если Исанн все правильно поняла, то сенаторша наверняка прячет в сумочке или кармане включенный диктофон. А это значит – ни слова о маме. Ни слова о том, что она догадывается, почему они так страшно рассорились с папой.

– Вы сенатор. У вас много дел и мало времени. Зачем вам тратить его на меня?

Мон посмотрела на нее ласково и снисходительно. Протянув руку, накрыла ладонь девочки своей и слегка сжала. Исанн попробовала дернуться – ничего не вышло: хватка у Мотмы была мягкой, но удивительно цепкой.

– Позволь мне самой решать, на кого и на что тратить время. Неужели ты думала, что я уделяла тебе внимание только из-за Габриэллы? Глупенькая... и ты, и Сейли мне как родные, и ничто этого не изменит.

Не отпуская ладони Исанн, второй рукой Мон провела по ее щеке. Замерла, прижимая пальцы к синяку под скулой. Девочка хотела отшатнуться, но будто в ступор впала: по ногам и рукам сковало все то же дурацкое чувство – между страхом, отвращением и подспудным желанием насладиться лаской еще немного.

– О Сила... – выдохнула Мотма потрясенно. Лицо ее приобрело такое сочувственное выражение, что кажется, еще немного, и глаза влажно заблестят от слез. – И часто отец так поступает с тобой, малышка?

– Поступает как? – прикинулась дурочкой Исанн. Невольно скривилась, когда Мотма чуть усилила нажим, на что место удара отозвалось тупой пульсирующей болью.

– Ох, бедная девочка... не бойся, скажи мне. За что он так сильно ударил тебя? В чем ты так провинилась?

– Никто меня не бил, – Исанн попыталась отстраниться, но Мон держала ее по-прежнему крепко. – Я ударилась просто. О дверной косяк. В темноте не заметила, вот и налетела на него.

Женщина сокрушенно покачала головой. Погладила Исанн по затылку, ласково перебирая ее жесткие черные волосы.

– Ты сейчас говоришь точь-в-точь, как твоя мама. Габриэлла как только не объясняла следы побоев... все пыталась убедить всех вокруг, что счастлива в браке. Была бы чуть посмелее, и кто знает – может, все закончилось бы для нее по-другому.

Исанн встрепенулась. Отшатнулась назад, вырвала руку из нежно-стальной хватки. Вот это уже ложь, наглая и отвратительная!

– Вы врете, – заявила она твердо. – Папа никогда не трогал маму и пальцем, не смейте так о нем говорить! И вообще, клевета – это преступление, если вы не знали!

Разговор записывают? Вот и отлично, пускай слышат! Пускай знают, что просчитались, что...

– Разве? – Мотма по-прежнему говорила ласково и спокойно – только едва уловимые нотки укоризны закрались в ее голос. – Я не виню тебя за то, что ты выгораживаешь Арманда, милая: это естественно – любить родителей... но разве ты никогда не слышала, как они ссорились? Как часто плакала твоя мама? Ты ведь помнишь, да?

Исанн чувствовала, что ее начинает трясти. Ей хотелось вскочить на ноги и убежать – но она не могла даже пошевелиться, будто тело перестало ей подчиняться. Хотелось закричать, что это все ложь, – язык не ворочался... а в памяти, как на зло, всплывали обрывочные образы: то надрывный женский плач, доносящийся из-за закрытых дверей, то скандалы по ночам, то инфопланшет, который отец яростно швыряет об пол... то бледная улыбка матери, поддергивающей рукава платья – под которыми на запястьях красуются синюшные отметины.

"Да, может быть, папа иногда перегибал палку. Он здорово напугать может, если зол. Возможно, даже ударил маму пару раз, когда она особенно сильно вывела его из себя... но это вряд ли. А даже если и так – это не Мотмы, этой змеи, дело! Это ведь из-за нее все началось. Такого никогда не случалось, пока..."

Исанн смутно представляла себе, что же крылось за многозначительным "пока". Знала лишь, что Мотма была к этому причастна: скандалы родителей редко обходились без ее имени.

Мон настраивала ее мать против мужа. Говорила о нем всякую чушь... заставляла делать что-то такое, из-за чего они вечно ссорились. Ничего удивительного, что такими темпами их брак вскоре распался – кто же выдержит эту ежедневную нервотрепку? Но то, что пытается сказать Мотма... бред и провокация, вот и все!

– Исанн, я беспокоюсь за тебя. Я не знала более преданной супруги, чем Габриэлла, более любящей матери... что нужно было сделать с ней, чтобы она бросила семью? Ты веришь, что твоя мама бросила бы тебя, милая? Что перестала бы общаться с тобой просто так, без причины? Она ведь пропала без вести, Исанн. Ее искали, но так и не смогли найти. Зачем ей скрываться, если она не была чем-то напугана?

Исанн потрясла головой. Движение тут же отозвалось тупой болью в висках: казалось, с обеих сторон их сдавливает невидимым прессом – с такой силой, что вот-вот промнутся кости черепа.

"Зачем? – пробивался сквозь отчаянное отрицание подленький голосок. – Почему она так поступила? Почему, почему?!"

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – выдавила девочка. – Не понимаю, зачем.

Краем глаза она заметила, как смущенно потупилась Сейли. Закусила губу, принялась нервно заламывать руки.

– Тетя Мон, не надо об этом, пожалуйста, – робко подала она голос. – Давайте поговорим о чем-нибудь еще?

Мотма не обратила на нее никакого внимания: смотрела только на Исанн, глаза в глаза – и невозможно было отвести их, так
завораживал ее взгляд.

– Прости, если я причинила тебе боль, солнышко, – ласково, с щемяще-искренней печалью сказала она. – Просто хочу, чтобы ты знала: если тебе будет трудно... если вдруг почувствуешь себя в опасности... ты всегда можешь обратиться ко мне. Я помогу, милая. Я смогу тебя защитить, если потребуется.

Ее голос убаюкивал, словно укутывал пуховым одеялом. Взгляд, лучащийся искренней теплотой, сулил поддержку и защиту куда выразительнее слов. В какой-то момент безумно хотелось подойти к ней, и, уютно устроившись у нее на коленях, крепко-крепко обнять...

Исанн вскочила с места как ошпаренная. До боли стиснула зубы, впилась ноготками в ладони – лишь бы вырваться из этого транса, развеять сковавший мысли и чувства туман.

– Мне не нужна ни ваша помощь, ни ваша защита, – выпалила она, рывком наклонившись к Мотме. – Меня не от кого защищать, ясно вам? И не смейте больше говорить гадости про моего отца, и маму в покое оставьте!

Прежде чем Мон успела ответить, девочка бросилась прочь – почти бегом, отталкивая с дороги зазевавшихся посетителей. Красная как рак Сейли вскочила следом. Бросила извиняющимся тоном:

– Простите, я, наверное, за ней пойду... вы же видите, как она расстроилась!

Не прощаясь, она поспешила за подругой. Мон только плечами пожала в ответ на удивленный взгляд официантки, в нерешительности застывшей у столика:

– Дети, – констатировала она с обворожительной улыбкой. – Не обращайте внимания, мадемуазель. Принесите счет, пожалуйста... и вот немного чаевых. За беспокойство.

Кредитный чип номиналом в пять сотен прочно убедил официантку, что ничего странного не произошло. Дети, что с них возьмешь?

* * *

Откинувшись на спинку диванчика, Мон неспешно потягивала каф. Нетронутые десерты так и остались стоять на столе. Наверное, достанутся персоналу кафе в качестве приятного бонуса: не пропадать же деликатесам зря.

Мимолетное прикосновение к карману – убедиться, что диктофон на месте, и для надежности переложить в сумочку. Артемиусу наверняка любопытно будет послушать... жаль, не было при себе скрытой камеры: лицо малышки обо многом говорило куда красноречивее ее слов.

Исанн явно знала больше, чем говорила. Помнила что-то такое, в чем боялась признаться сама себе. Возможно, если бы Мон смогла вовремя успокоить девочку, то получила куда более интересную информацию. Вероятно, даже такую, что позволила бы
надежно запереть господина директора в тюрьме – вплоть до скоропостижной смерти от сердечного приступа.

Жаль, не удалось. На этот раз. Но что-то подсказывало Мон: Исанн к ней еще вернется. Как бы малышка ни ершилась, как бы ни отрицала, но доверие к давней подруге матери все еще жило в ней – как и привязанность, старательно подавляемая агрессией, страхом и обидой. Ей отчаянно не хватало ласки и внимания – и особенно сильно она будет в них нуждаться после того, как расскажет отцу о сегодняшнем разговоре, надеясь на утешение... а получит в лучшем случае гневную отповедь за то, что посмела заговорить "с врагом".

"Исанн – девочка любопытная. Она наверняка захочет узнать, что стало с ее матерью на самом деле: слишком уж сообразительна, чтобы принять все слова отца на веру. Напуганная и расстроенная, она снова будет искать со мной встречи. А я уж позабочусь о том, чтобы извлечь из этого максимум пользы".

Возможно, было в этом что-то неправильное. Но ни малейших угрызений совести Мон не чувствовала: не до таких щекотливых вопросов, когда на кону стоит судьба галактики. Арманд Айсард был вполне способен взять на себя роль лидера хунты, когда голова Палпатина слетит с плеч – так значит, Мон обязана использовать любую возможность, чтобы его ослабить. Ребенок – ничем не хуже, а то и лучше прочих.

"Вопрос лишь в том, как именно его использовать..."

Вариантов имелось множество, и каждый надлежало обстоятельно обдумать. Но пока Мон позволила себе ненадолго расслабиться, наслаждаясь приятной музыкой и изысканным вкусом кафа – все-таки готовили его здесь отменно.

* * *
Сейли догнала Исанн у смотровой площадки. Подруга стояла, опершись на парапет, и бездумно глядела, как между небоскребами, протянувшимися на сотни ярусов вниз, течет бесконечный поток машин. Когда Сейли тихонько пристроилась рядом, Исанн бросила на нее короткий взгляд, но ничего не сказала. Просто продолжила смотреть в глубь сверкающей разноцветными огоньками бездны.

Какое-то время стояли молча. Сейли мялась, не зная, как начать разговор, а Исанн, похоже, и вовсе не собиралась этого делать. Неуютная это была тишина – будто невысказанные слова висели в воздухе и гудели в ушах до тех пор, пока кто-нибудь не осмелится их озвучить.

– Слушай... ты прости меня, пожалуйста. Я не ожидала, что все будет... ну, вот так.

Исанн медленно обернулась. Лицо у нее было белее мела, глаза – все в красных прожилках. Вряд ли только из-за ветра.

У Сейли болезненно екнуло сердце: на мгновение показалось, что сейчас Исанн скажет что-нибудь злое и едкое, что-то, что поставит на их дружбе жирный крест...

Она улыбнулась – бледно и устало, будто с трудом.

– Да ладно... ты же как лучше хотела.

– Значит, друзья? – Сейли нащупала ладонь подруги и робко сжала.

– Ну а как же. Я не позволю Мотме еще и тебя отобрать.

Исанн сомкнула пальцы в ответ, и Сейли почувствовала, как по телу разливается приятное тепло – и никакой промозглый ветер не мог его выстудить.

– Не надо так про нее, хорошо? Она ведь правда за тебя беспокоится...

– Да ладно? – Исанн фыркнула. – Слушай, все, что она говорила про моего папу – бред пьяного хатта. Поспорить готова, что Мотма мою мать и надоумила уйти из дома, а теперь спектакль разыгрывает.

Сейли было больно слышать такое про тетю Мон. В другое время девочка непременно бы вступилась за нее... но сегодня она действительно повела себя нехорошо. Из лучших побуждений, наверное, но все равно – нехорошо.

– Но зачем ей это?

Исанн передернула плечами:

– А я почем знаю? Она ж сенатор, а их поди пойми. Планов столько, что они сами в них путаются.

Девочки помолчали еще некоторое время, но теперь тишина не казалась и в половину такой напряженной, как несколько минут назад. Ее можно было бы назвать даже уютной... вот только произошедшее в кафе все не шло из головы.

– Исанн, – несмело подала голос Сейли, – а ты себя хорошо чувствуешь? Если что, я могу тебя домой проводить.

– Да нормально... а почему ты спрашиваешь?

Под пристальным взглядом подруги девочка стушевалась. Ну, раз уж начала...

– Тогда, в кафе, мне показалось, что тебе вот-вот плохо станет. Ты сильно побледнела, и глаза у тебя сделались будто стеклянные... и дрожала ты так, что даже мне заметно было. С тобой точно все нормально?

Исанн вздрогнула и почему-то отвернулась. Поджав губы, уставилась прямо перед собой.

– Нормально, – произнесла она отрывисто. – Мне просто показалось, что я что-то вспомнила. Я ведь тот день перед исчезновением мамы и не помню почти, представляешь? А тут будто картинка перед глазами мелькнула и сразу же пропала. –
Исанн провела ладонью перед собой, будто перелистывая изображения на голоэкране. – Ерунда это все, наверное.

– Наверное, – преувеличенно жизнерадостно отозвалась Сейли – хотя и заметила, что подруга сама в это толком не верит. – Ты переволновалась, вот воображение и начало чудить.

Исанн снова улыбнулась – на сей раз почти по-настоящему.

– Вот именно. Все со мной нормально. Но домой все равно вместе пойдем: тебе же по дороге, да?

Сейли радостно кивнула. Пожалуй, притвориться, что ничего плохого не произошло – это лучшее, что они могли сейчас сделать.

Энакин гнал спидер по аэротрассе, почти не глядя на дорогу: обостренные Силой рефлексы позволяли ему на бешеной скорости лавировать между машинами, перестраиваться из ряда в ряд, лишь в последний момент уходя от столкновения, под совершенно безумным углом вписываться в повороты. В Силе до него то и дело доносились отголоски чужой ярости – будто порыв ветра, раскаленного далеким взрывом: крутые и непредсказуемые виражи лихача не одному водителю прибавили седых волос.

Энакин едва ли задумывался о таких мелочах: все его мысли крутились вокруг сообщения Падме. "Приезжай быстрее. Мне срочно нужно с тобой поговорить". Сухой текст, пересланный на комлинк – а слова все равно не смолкая звучали в ушах, будто произнесенные взволнованным, даже испуганным голосом Падме.

Энакин прибавил скорость, хотя, казалось бы, дальше некуда: двигатель, не рассчитанный на такую нагрузку, надсадно гудел, а в салоне подозрительно тянуло паленым. Юношу это не останавливало: поскорее попасть домой – вот и все, что заботило его сейчас.

Он был уверен: у жены что-то стряслось. Падме никогда не стала бы дергать его без веской на то причины: хорошо понимала, что если у Энакина есть возможность, он примчится к ней и без всяких напоминаний. И уж точно она не разбрасывалась словами вроде "быстрее" и "срочно" просто так.

Пока Энакин не ощущал непосредственной угрозы, но это не означало, что Падме в безопасности. Отнюдь не означало – памятуя о том, что происходит на Корусканте, да и в галактике в целом.

Сейчас никто не мог чувствовать себя в безопасности. Само это понятие казалось нелепым – примерно таким же смешным, как слова магистров о том, что пленение ситха остановит наступление Тьмы и спасет Республику от краха.

"Интересно, что они скажут сейчас? Что его смерть позволит Свету восторжествовать? А что потом? Кого они станут винить, когда проклятый ситх сгинет – а галактика продолжит захлебываться кровью?"

Он со всей силы рванул штурвал в сторону и тут же – вверх, переходя на аэротрассу выше. На ней движение было куда менее интенсивным – в самый раз, чтобы как следует разогнаться. Энакин отчаянно нуждался в скорости – не столько даже из-за просьбы жены, сколько из-за себя самого. Чтобы все мысли выдуло из головы свистом ветра, заглушило ревом мотора, вытеснило мельтешением огней и смазанных силуэтов машин и строений. Чтобы кровь кипела в жилах – и не от ярости, а чистого, как пламя, азарта.

"Сначала – вытащить Падме из этого змеюшника. Любой ценой, любыми средствами. А там уж и с галактикой разберемся".

Резкий и визгливый вой сирены заставил его рефлекторно увеличить скорость – и только потом, обратив внимание на вспыхнувшую алым приборную панель, от души выругаться и замедлить ход. Дорожный патруль, будь он неладен! То ли не осведомленный, что транспорт, принадлежащий Храму, не подлежит задержанию, то ли благополучно об этом позабывший.

Три патрульных спидера оперативно взяли его в клещи и теперь настойчиво теснили с аэротрассы на ближайшую улицу. Энакин нехотя подчинился, мысленно поминая бдительных стражей порядка в самых смачных выражениях. Нашли время!

Приземлившись и заглушив двигатели, он вышел из машины. Навстречу уже неспешно направлялся офицер – молодой и даже на первый взгляд наглый.

– Лейтенант Таллес, здравья желаю, – поприветствовал он холодно и официально. Бегло осмотрел Энакина с головы до ног, на долю секунды задержав взгляд на световом мече.

Энакин едва не рявкнул на лейтенантика, чтобы тот убирался с дороги: на пустые формальности не было ни времени, ни терпения.

– Где командир? – прорычал он вместо этого. Разговаривать с этой мелкой рыбешкой не имело никакого смысла: все равно решения принимает старший офицер, и без разговора с ним нарушителя не отпустят.

"Рыбешка" безропотно указал на спидер, стоявший чуть поодаль от остальных. Черный, отполированный до блеска и явно не дешевый, он мало походил на патрульную "рабочую лошадку" – но Энакин был слишком взвинчен, чтобы обращать внимание на подобные детали. Только шевельнулось в душе смутное подозрение, ощущение неправильности происходящего – и тут же затерялось в калейдоскопе других, более сильных эмоций.

Что бы там ни было, он разберется.

Едва Энакин забрался в салон через приглашающе распахнутую пассажирскую дверь, та захлопнулась с тихим шорохом. Индикатор на контрольной панели вспыхнул красным: водитель поспешил заблокировать замки.

"Вот значит как".

Подозрение стремительно переросло в уверенность: ловушка. Энакин сжал кулак, концентрируя Силу, готовясь направить ее для защиты или нападения. Пальцы задрожали от напряжения, с трудом выдерживая мощь, текущую сквозь них и уже рвущуюся воплотиться в материальном мире.

– Нарушаем, рыцарь Скайуокер? – раздался прямо над ухом насмешливый голос. Неприятно знакомый.

Энакин медленно обернулся. В салоне царил полумрак, но даже скудного освещения, проникавшего с улицы, вполне хватало, чтобы рассмотреть говорившего. Да и не очень-то Энакин в этом нуждался: с Армандом Айсардом он пересекался нечасто, но каждая встреча с ним запоминалась надолго. Даже магистр Винду так не трепал молодому рыцарю нервы, как директор ССБ – очевидно, получавший от процесса моральное удовлетворение, граничащее с садистским удовольствием.

– Проблемы с финансированием, директор Айсард? Подработать решили?

Ощерившись, Энакин подался вперед – и тут же застыл, резко, будто получив заряд из парализатора. На груди маячили две точки лазерного прицела. Еще две – он чувствовал инстинктивно – упирались в лоб и переносицу.

– А вы шутник, Скайуокер. А вот у моих ребят с чувством юмора неважно. Да и нервы пошаливают после тяжелого рабочего дня... так что сядьте и успокойтесь. Без резких движений, пожалуйста: я не хочу недоразумений, а вы и подавно.

Энакин нехотя подчинился. Откинулся на спинку сиденья, положил руки на колени. Прицелы снайперских винтовок, по-прежнему направленные на него, вызывали мерзкое ощущение наподобие зуда: так и хотелось потереть лоб или встряхнуться, будто сбрасывая с себя кровососущих насекомых.

– Умеете вы расположить к себе собеседника, директор, – мрачно констатировал он. – Не боитесь, что у меня тоже могут сдать нервы? Что помешает мне убить вас прямо сейчас, если у меня возникнет такое желание?

В ответе не было нужды: здравый смысл, в первую очередь. Еще целых четыре веских аргумента назойливо маячили на лице и груди. Только злость, подстегнутая давней неприязнью к Айсарду, не позволила удержать язык за зубами.

Директор даже не соизволил обернуться.

– Убить – ничего не помешает. А выстрелы вы все отразить сможете?

– Будем проверять, или вы скажете, зачем все это устроили?

Айсард усмехнулся – вроде бы вполне добродушно. Энакин невольно задался вопросом: это освещение превращает даже самое располагающее выражение лица в мерзкий оскал, или внутренняя сущность наружу рвется?

– Этот вопрос мне нравится значительно больше: безумно, знаете ли, раздражает пустая болтовня и мальчишеская бравада. Но прежде чем я отвечу, вам придется сдать оружие.

Директор требовательно махнул рукой, будто подзывая лакея с напитками на каком-нибудь приеме. Оконное стекло со стороны Энакина немедленно опустилось, и около него возник, словно материализовавшись из воздуха, тот самый лейтенантик с наглой физиономией.

– Ваш меч, Скайуокер, – повторил Айсард уже жестче, со стальными нотками в голосе. – Когда мы закончим, вам вернут его в целости и сохранности.

Скрепя сердце, Энакин отцепил меч от пояса и вложил в протянутую ладонь офицера. В последний момент сжал ладонь на рукояти и, с трудом удержавшись от искушения активировать клинок, обернулся к Айсарду:

– Надеюсь, вы тоже не склонны к глупостям, директор. Мне не нужен световой меч, чтобы убить человека.

Тени, плясавшие на лице Айсарда, будто стали еще темнее – только в зло прищуренных глазах отразился синеватый отсвет фонаря.

– Если бы я хотел убить вас, ваше тело уже дожирали бы каннибалы из корускантских катакомб. Хотел бы захватить в плен – вы бы уже сидели в каземате настолько защищенном, что никакая Сила не помогла бы сбежать оттуда. Может быть, мы прекратим мериться возможностями испортить друг другу жизнь и поговорим как взрослые, здравомыслящие люди?

Еще секунду, не больше, Энакин боролся с собой – после чего разжал пальцы, позволяя мечу упасть на ладонь лейтенанта.

– Можем попытаться.

Для того, чтобы отказываться от такого рода приглашений, нужно иметь на руках побольше козырей, чем у него. И поменьше уязвимых точек – как в фигуральном, так и в очень даже прямом смысле.

Айсард благосклонно кивнул. Резко вскинул ладонь вверх – и в тот же момент погасли алые огоньки прицелов. Негромко, на грани слышимости загудел двигатель, и спидер мягко взмыл в воздух.

– Вы собирались рассказать мне, зачем устроили этот цирк с дорожной инспекцией и нервными снайперами.

Айсарда, казалось, куда больше собеседника интересовал пейзаж за лобовым стеклом: он задумчиво смотрел куда-то вдаль, машинально постукивая пальцами по колену.

– Вам до сих пор не ясно? Поговорить с вами, разумеется: зная об определенных настроениях в Ордене, я не очень-то рассчитывал на разговор по комлинку или встречу в официальной обстановке.

От Энакина не укрылось, какой интонацией Айсард выделил слова об Ордене. Примерно так же магистр Винду говорил о Палпатине и его приспешниках – вкладывая в голос столько отвращения, сколько позволял речевой аппарат, а недостающее дополняя взглядом и выражением лица.

– Поговорить? – Энакин скептически фыркнул. – И только лишь?

– Именно. Да, и не делайте такое лицо, эта мина уже изрядно набила мне оскомину. Не знаете, отчего большинство моих собеседников так меняются в лице, когда я предлагаю им разговор?

Энакину вспомнились мрачные байки, ходившие о казематах ССБ и тамошних методах "работы" с узниками.

– Может, от того, что места для бесед вы выбираете не слишком приятные?

– Вас чем-то не устраивает ресторан "Саартем"? В таком случае можем направиться в "Свет Альдеры" или "Манарайский пик". "Рил'хаасе" не предлагаю: пагубно для репутации, да и несолидно человеку моего возраста посещать подобные заведения...

– Постойте, – Энакин удивленно встрепенулся. Выглянув в окно, понял, что ведущая к центру Правительственного района дорога осталась далеко позади, и теперь выйти на нее можно будет, лишь изрядно попетляв по окрестностям. – Ресторан? Разве мы едем не в ваш офис?

Айсард посмотрел на него, как на сболтнувшего глупость ребенка – со сдержанным удивлением и долей снисходительного высокомерия.

– Зачем? Поверьте, у меня нет ни малейшего желания возвращаться туда сегодня без веской причины. Надеюсь, против "Саартема" вы все-таки ничего не имеете, потому что мы почти на месте.

Спидер тем временем сошел с аэротрассы и плавно снижался, нацелившись на сплошь заставленную машинами парковочную площадку перед рестораном. От яркого искусственного света, от его бликов в начищенных до блеска корпусах машин и надраенном до зеркального состояния феррокритовом покрытии у Энакина неприятно сдавило лоб и виски. Не сказать, чтобы иллюминация была слишком сильной для человеческого глаза – напротив, в сравнении с кислотными огнями средних уровней она казалась очень сдержанной. Дело было не в физическом дискомфорте – но уже отсюда несло удушливым запахом подчеркнутой элитарности и закрытости заведения. Ханжество и лицемерие публики, естественно, прилагалось. За время жизни на Корусканте Энакин успел привыкнуть к этому, но побороть подспудное отторжение не сумел и вряд ли когда-нибудь сумеет.

Когда спидер мягко опустился на парковку, и едва слышный гул двигателя смолк окончательно, Энакин первым покинул салон – с поспешностью, за которую тут же обругал сам себя. С головой нервозность выдал, а типам вроде Айсарда она – как акуле
свежая кровь.

Директор же вылез из машины не спеша, с некоторой вальяжностью важного человека и безусловного хозяина положения. Энакину невольно вспомнились уличные драки на Татуине – вроде бы без всякой связи с ситуацией, но кулаки зачесались.

Охрана у входа – монструозного сооружения из тонких полос стали и широких пластин расписного стекла, – отнеслась к Энакину настороженно: их подозрительные, практически враждебные взгляды он ощущал всей кожей. Если бы не присутствие Айсарда – джедая наверняка вежливо попросили бы вон... а может, и не очень вежливо.

– А здесь не очень-то жалуют представителей Ордена, – обронил Энакин после того, как длинноногая красотка-администратор, сияя дежурной улыбкой, назвала номер столика и клятвенно заверила гостей, что тот уже сервирован "в лучшем виде".

– Вас это так удивляет? – Айсард милостиво кивнул подоспевшей официантке, показывая, что сопровождение не требуется. Девица понятливо склонила голову и упорхнула в зал – ожидать клиентов у столика.

Энакин досадливо поморщился:

– Зная, что со дня на день одна половина Республики кинется нас вырезать, а вторая – прятаться за нашими спинами от первой? Не слишком.

Впервые за весь разговор Айсард обернулся к нему. Посмотрел странно –одобрительно и мрачно одновременно:

– Значит, на этот счет у вас иллюзий нет. Это хорошо, Скайуокер. Разговаривать с людьми в розовых очках невыносимо и, как правило, совершенно бессмысленно.

Из просторного холла они спустились в зал – огромное полукруглое помещение с натертым до зеркального блеска паркетом, столиками, застеленными белоснежными скатертями, скульптурами и цветами в неглубоких нишах. Мягкий свет лился с высокого потолка и хитро замаскированных настенных ламп; за панорамным окном сиял золотыми огнями Правительственный район. Публика была под стать заведению – и если Айсард в своей кроваво-красной форме смотрелся более-менее органично (помимо расфуфыренных господ и их дам в вечерних платьях, на глаза то и дело попадались офицеры, не позаботившиеся одеться по гражданке), то Энакина джедайские одеяния немедленно превратили в объект пристального и не самого дружественного внимания. Не то чтобы это очень беспокоило его, но в Силе чужая неприязнь, а подчас и неприкрытая агрессия чувствовались десятками раскаленных булавок – ощущения, пусть и не физические, но крайне неприятные.

Энакин ожидал, что Айсард будет ковать железо, пока горячо, и немедленно возобновит разговор о неизбежной войне – однако
пока складывалось ощущение, будто ту фразу он обронил невзначай и к теме возвращаться не намерен. Пока рядом крутилась услужливая официантка, бросая на него подобострастные, а на Энакина – откровенно кокетливые взгляды, директор охотно обсуждал ресторан, его кухню и репутацию, с покровительственным смешком заверял собеседника, что цены здесь вовсе не астрономические по сравнению с "Манарайским пиком"... у Энакина от этого театра уже голова шла кругом, а в крови медленно, но верно закипало граничащее с гневом раздражение. Но он терпеливо ждал: естественно, при девице Айсард разговор по существу не заведет.

– Господин директор, – сразу же перехватил инициативу Энакин, едва официантка скрылась из виду. – Сколько еще вы будете делать вид, будто пригласили меня на дружеский ужин? У меня время не резиновое, да и у вас – вряд ли.

Айсард благодушно усмехнулся:

– А с терпением у вас неважно, как я посмотрю. Любопытно, это свойственно всей нынешней молодежи, или сказывается дурное влияние магистра Винду?

Он неспешно пригубил вина – напитки принесли и разлили по бокалам буквально через минуту после того, как был сделан заказ. Энакин промолчал, не давая оппоненту возможности перевести тему и не сводя с него пристального взгляда.

– А может, дело и впрямь в ситуации, – Айсард вдруг посерьезнел: напускное благодушие сошло с его лица, уступив место куда более привычной собранности и жесткости. – Времени-то у нас всех действительно в обрез: только день спокойной жизни остался – а потом мы, к сожалению, больше так поужинать не сможем. Баррикады будут мешать.

– Решили ловить момент, директор?

– В каком-то смысле. Да вы пейте, Энакин, пейте, вечером не грех пропустить бокал-другой.

Энакин осознал, что послушно сделал глоток, только когда почувствовал на языке терпкий вкус вина. Встряхнулся, с вызовом взглянул собеседнику в глаза:

– Неужели надеетесь напоить меня до такой степени, чтобы я согласился перейти на вашу сторону?

– Если бы я хотел вас напоить, то заказал бы напиток покрепче. Со специфическими ингредиентами, которые добавили бы в него по моей просьбе. И почему вы так склонны видеть подвох в любом моем действии и слове?

– Опыт общения с канцлером подсказывает. К тому же я не очень-то склонен верить людям, добровольно поддерживающим ситха.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга: Энакин – всем своим видом выражая нежелание продолжать этот разговор, Айсард – задумчиво и оценивающе, с затаенной в глубине светло-голубых глаз насмешкой.

– И снова эта религиозная терминология, – вздохнул директор, покачав головой. – Я поддерживаю не ситха, Энакин. Я поддерживаю законного главу государства. Бунт военизированной религиозной организации и нескольких планет, сочувствующих идеям сепаратистов – вот как я вижу происходящее. И мне катастрофически не нравится, к чему это ведет.

– Естественно, вам не нравится, – желчно усмехнулся Энакин. – Когда на чрезвычайной сессии Палпатина признают виновным, вы окажетесь не у дел – а скорее всего, и под делом. Так что бунт не Орден намерен поднять, директор, не надо передергивать. Его поднимете вы – вместе с военными и чиновниками, которые не пожелают отказываться от власти в пользу Сената.

Он ожидал спора, агрессии, встречных обвинений... но Айсард лишь пожал плечами и совершенно спокойно произнес:

– То, кто поднимет бунт, будет зависеть от исхода голосования на чрезвычайной сессии. Это не столь важно, поверьте мне : все равно результат будет один. Нам есть, что терять – точно так же, как Ордену и членам делегации. Никто не отступится от своего, Энакин. Никто не хочет погибать или гнить в тюрьме за государственную измену.

При виде официантки Айсард резко оборвал речь и не проронил ни слова до тех пор, пока она сервировала стол. Энакин сверлил невидящим взглядом пейзаж за окном, до боли сжимая в руках столовые приборы. Он и не заметил, как схватил их – и уж точно ему было не до того, что вилка для салата никак не сочетается с ножом для рыбы.

Новая война, неизбежный раскол Республики... а он мог думать только о Падме. Падме, совершенно беззащитной в грядущем аду. Принявшей слабую, разобщенную сторону – сторону, на которой находился и он сам.

"Сенатор Амидала, именем Галактической Империи вы арестованы по обвинению в государственной измене".

Энакин пытался сопротивляться, отогнать прочь подступающее видение – но секундной слабости хватило, чтобы оно затянуло его, подобно болоту. Смутные образы вновь поплыли перед глазами...

Дворец Тида, до боли напоминавший сам себя времен блокады Набу. Мрачные лица набуанских чиновников, осунувшееся и исхудавшее, с потухшим взглядом, лицо королевы. Темнокожий офицер, с трудом проталкивающий слова через сведенное спазмом горло. "Имперский флот прорвал блокаду. Наши войска больше не могут сдерживать их... они... они предлагают мир. В обмен на вашу выдачу, госпожа Амидала. Мне... очень жаль, госпожа. Народу Набу очень жаль". Падме, кивающая с мрачным достоинством и молчаливым отчаянием в покрасневших глазах...

– С вами все в порядке?

Резкий голос Айсарда помог "уцепиться" за реальный мир, вырваться из вязкой трясины возможного будущего. Энакин задышал глубоко и размеренно, заставил себя сесть ровно и разжать судорожно стиснутые кулаки.

– Не в порядке, – сипло выдохнул он. – Ни со мной, ни с вами, ни с кем. Чего вы добиваетесь, директор?

Айсард по-прежнему оставался невозмутимым – однако в его манере держаться появилась откровенная, подавляющая властность, в голосе прорезался металл:

– Понимания, Скайуокер. Понимания того, что джедаи и их союзники толкают галактику к катастрофе. Грядет долгая и затяжная война – того же толка, что война клонов, но куда масштабнее. С Палпатином или без, но мы удержим большую часть Центральных миров, значительную часть Среднего Кольца и некоторые планеты Внешнего. Миры и сектора, что не признают нашу власть, будут до последней капли крови сражаться за независимость – сил им, увы хватит, – а как только мы где-нибудь дадим слабину, немедленно нанесут удар и там, распространяя хаос, словно вирус. Эта война растянется на десятилетия – до тех пор, пока одна из сторон, слишком обескровленная, чтобы сражаться, не запросит мира. Вы хотите, чтобы ваш ребенок вырос в такой галактике? Я – точно не хочу.

Какое-то время Энакин не находился с ответом. Мысли путались, разбегались, и к тому же он до сих пор толком не отошел от видения. Возразить было нечего – мрачная картина, обрисованная Айсардом, не противоречила ни логике, ни видениям. Если еще утром у Энакина оставалась какая-то надежда на иной исход, то в течение дня она стремительно таяла, пока не пропала окончательно: к гражданской войне готовились флот и армия – их странные, не имеющие никакого смысла с точки зрения борьбы с КНС маневры не могли иметь иного объяснения; к ней готовился Орден, Сенат, войска ССБ и Департамента юстиции...

– Складно излагаете, директор. Вот только что вам нужно от меня? Как, по-вашему, я смогу что-то изменить?

Энакин знал, что не должен был этого спрашивать. Спросить – значит, сделать первый шаг к согласию. Но, хатт побери, он действительно был готов... нет, не предать Орден. Эта мысль все еще казалась противоестественной, вызывающей отторжение. Но не выслушать, что предлагает враг – уже не мог. Хотя бы для того, чтобы знать, между какими огнями мечется.

– Думаю, вы понимаете. Остановить войну может лишь возвращение законного правителя. Одно дело – признать над собой власть военной хунты, и совсем иное – сохранить верность Республике. Разницу чувствуете?

Расценив напряженное молчание собеседника как знак согласия, Айсард продолжил:

– Возвращение Палпатина даст шанс обойтись малой кровью. Растянувшейся еще на пару лет локальной сепаратистской войной, не более. Беда в том, что джедаи не позволят Палпатину выйти из заточения живым.

– Если Сенат... – Энакин и сам не знал, зачем отрицает очевидное. Не выпустят. Такого врага нельзя оставлять в живых, нельзя снова допускать к власти – иначе он попросту сотрет Орден в порошок.

"Но не велика ли цена за сохранение Ордена?"

Энакин уже не мог дать однозначного ответа. Может, и велика. Но предать его в обмен на призрачную надежду на мир?
Невозможно. Немыслимо. Омерзительно...

– Мнение Сената значит не больше, чем грязь у вас на сапогах. Для Ордена в том числе, если не в первую очередь. Арест канцлера, противоречащий всем мыслимым законам, это доказывает как нельзя лучше.

"Это подло. Но... правильно?"

– И вы хотите, чтобы я пошел против Ордена? Помог Палпатину выжить и вернуться к власти?

– Именно. Мне нужны от вас гарантии, что канцлер выйдет из Храма живым. Я же взамен гарантирую вашей прекрасной супруге жизнь – на свободе и в добром здравии.

На какой-то миг мир потонул во вспышке ярости. Энакин и сам не заметил, как вскочил с места, как по телу огненным потоком заструилась Сила, дрожа и пульсируя, готовая обрушиться на человека, посмевшего...

– Если вы хоть пальцем тронете Падме, я убью вас, – голос Энакина был удивительно тих. Холоден и равнодушен – вот только ледяной бурей Зиоста веяло от этого спокойствия. – Я не угрожаю вам, директор, я обещаю. И плевать мне, что будет со мной, с галактикой... убьете ее – мне нечего будет больше терять.

Позже Энакин вспомнит улыбку, которой ответил ему Арманд Айсард. Вспомнит торжество, пробившееся сквозь лед голубых глаз. Будет корить себя за то, что так открылся перед человеком, для которого чужие чувства и привязанности – что крапленые карты для шулера, что первая кровь жертвы для хищника.

Но сейчас, в эту секунду, Энакин не задумывался об этом.

– Ваша жена – ребенок, влезший в опасную политическую игру, – произнес Айсард спокойно, глядя собеседнику прямо в глаза. – Без своих товарищей по Делегации она не представляет угрозы. Сделаете, что я прошу – и я обеспечу ей неприкосновенность. Ее не коснутся никакие обвинения, ее связь с предателями будет прощена и забыта. Тех, кто по каким-либо причинам пожелает причинить ей вред, постигнет незавидная участь. Но если вы откажетесь, у меня не будет причин брать на себя такие обязательства. Сделка простая и честная, Скайуокер, без двойного дна.

С языка так и рвался точный адрес, по которому Айсарду следовало бы обратиться со своими сделками. Хотелось сказать, что он не верит ни единому его слову. Хотелось сказать, что предателем он никогда не был и становиться не собирается. Хотелось...

– Как я могу вам верить? Где гарантии, что вы сдержите слово?

Айсард улыбнулся – искренне и добродушно:

– Вера, гарантии... это слова из более спокойных времен, Энакин. Советую вам начать мыслить категориями "выгодно – не выгодно". Вот тогда и решите, можно ли мне верить.

Он впервые за вечер взял в руки приборы. Посмотрев на Энакина, все еще стоявшего столбом, сказал совершенно буднично:

– Может, все-таки съедите что-нибудь? Бифштекс здесь изумительный.

На линии огня,
На острие меча,
Опасная игра
Республика иль Тьма,
Где на весах любовь,
А на других война,
А стоит ли лить кровь,
За орден. канцлера?
Все это лишь война
И надо прекратить
Но какова цена
И сколько же платить?
Шикарнейшая глава. Ну Арманд дает.. Гаишник подрабатывает.

только Скайуокер в это время и с этим человеком может шутить.
И эти разговоры реально на острие...
темпераментно в характере...
милая беседа

А про ресторан точно было неожинанно. я то уже представила застенки разведки...
Кстати в ресторане атмосферно, чувствуешь, что джедаев не любят, но это не помешало офицантке строить Энакину глазки.

жа уж времечко такое впрочем Энакину об этом думать полезно.

Ну вот из-за тебя мне опять есть хочется

Спасибо Сама что-то так увлеклась, что оторваться от ее написания не могла)




Хорошо, что это в местные СМИ не попало А то журналисты еще республиканские, непуганые...



Какие люди, такая и беседа) Рада, что оба вхарактерными получились)



Вот и Энакин представил) А Арманду самому офис за день надоел, будет он еще туда мотаться лишний раз)



Так официантка ж девочка простая, в отличие от клиентов) Она симпатичного парня видит, а не злобного сектанта)



Я нечаянно XD С другой стороны, если хочется, то почему б и нет?)

Хорошо, что никак после прошлой главы про мороженое и медовый тортик))))

Хо-ро-шо!

Спасибо)

Скайуокер от ужина ожидаемо отказался. Не прощаясь, зашагал прочь из зала – так размашисто, что полы черного плаща картинно взметнулись за его спиной. Мальчишка, что здесь еще сказать: эмоции – как открытая книга, написанная исключительно крупным шрифтом. Держать себя в руках даже не пытается, хотя следовало бы.

"Всегда бы так. Подарок судьбы ты, а не человек, Скайуокер..."

Арманд проводил молодого джедая взглядом, откинувшись на спинку стула и неспешно потягивая вино. Кисловатое, к слову.

"Врут бессовестно насчет выдержки, мерзавцы".

Поморщившись, он отставил бокал в сторону. Подумал было подозвать менеджера и объяснить тому, что нехорошо обманывать постоянных клиентов, но тут же эту идею отбросил. Ни к чему.

Молча расплатившись и даже по привычке оставив довольно щедрые чаевые (отчего дежурная улыбка официантки по широте сравнялась с оскалом нексу), Арманд направился к выходу. По пути он обменивался приветствиями с посетителями, на которых следовало обратить внимание; с теми из них, кому нелишним было напомнить, что внимание бывает особо пристальным, даже перебрасывался парой-тройкой фраз. Это нисколько не мешало ему то и дело мысленно возвращаться к разговору со Скайуокером, воссоздавая его в памяти до мельчайших деталей – от интонаций до ритма дыхания и движений глаз. Выводы напрашивались весьма обнадеживающие.

Мальчишка не просто повелся на приманку – накинулся на нее, своим отчаянием напоминая раненого и изголодавшегося зверя. Такому уже все равно, захлопнется ли ловушка перед его носом – страх и желание выжить заглушают все остальные, более сложные инстинкты. А Скайуокер боялся, отчаянно боялся – за жену, за нерожденного ребенка, за их будущее.

Хорошее это все-таки чувство – страх. Обнаруживает уязвимые места цели не хуже, чем рентген – сломанные кости; мешает думать и трезво оценивать ситуацию. Коридор возможностей для напуганной жертвы – не шире тюремного: выход видится только один, а шаг в сторону не сулит ничего хорошего.

"Главное – не дать успокоиться, но и не передавить. Скайуокер – парень непредсказуемый и импульсивный, на эмоциях может такую глупость выкинуть, что последствий не оберешься. В следующий раз он должен прийти ко мне сам, без лишних понуканий. А еще лучше – сразу к Палпатину".

Разумеется, пускать это на самотек нельзя ни в коем случае. В ближайшее время Скайуокера придется еще немного подтолкнуть в нужном направлении – довольно жестко, но ни в коем случае не обнаруживая своей причастности. Конечно, что бы он ни предпринял, полностью исключить риск неудачи не получится: мальчишка может, вопреки всему, так и не решиться пойти против джедаев, может провалить порученное дело, или, чего доброго, погибнуть... чувство юмора у судьбы дурное и извращенное, всех ее капризов не предусмотришь. К величайшему сожалению.

Будто вторя его размышлениям, в кармане запищал комлинк. Текстовое сообщение, высветившееся на экране, состояло всего из трех слов: "Надо поговорить. Срочно".

Арманд, к тому моменту спускавшийся к парковке, хмуро глянул на ночное небо. Потом – на часы, после чего помрачнел еще больше.

Перевалило уже за половину одиннадцатого. Новости, настолько срочные, что не могут подождать до утра, редко бывают приятными.

* * *

Глава Аналитического отдела ССБ был мужчиной в летах, убеленным сединой и скрюченным артритом. Свою должность он занимал без малого тридцать лет и за это время снискал себе репутацию человека приятного и незлобивого. Начальником он слыл требовательным, но справедливым, а специалистом – исключительно компетентным. Таким Бертрама Тиввуса знали рядовые сотрудники, а потому отзывались о нем с искренней симпатией. Для тех же, кто в высшей иерархии Службы ориентировался получше, Тиввус был личностью куда менее располагающей. И куда более опасной.

Оно и верно. Практически вся информация, что ложилась на стол директору, сперва проходила через его руки – он же и решал, о чем следует доложить начальству, а что не стоит внимания. Легкомысленно относиться к такому человеку было бы как минимум неразумно. Еще глупее – считать безобидным стариком того, кто своими советами, наставлениями и покровительством некогда помог молодому, подающему надежды аналитику Арманду Айсарду пробиться на вершину карьерной лестницы.

Порой казалось, что этот "всеобщий дедушка" знал все и обо всех. Арманд не раз ловил себя на мысли, что не будь этот старик так дорог ему лично и столь незаменим на своей должности – давно скончался бы от внезапного обострения какой-нибудь болезни, что так свойственны пожилым людям.

– Ну здравствуй, начальник, – широко улыбнулся Тиввус, едва его бывший протеже переступил порог гостиной. – Надеюсь, позволишь не вставать по-уставному? Совсем что-то боли в ногах замучили, – он выразительно похлопал по бедру, укрытому пушистым пледом.

– Это еще вопрос, кто у кого должен разрешения спрашивать, – добродушно фыркнул Арманд, крепко пожимая сухонькую, сплошь покрытую бурыми пятнами руку старика. – Официоза мне с лихвой хватает и на службе, Бертрам.
Из горла Бертрама вырвался сдавленный клекот – не то смех, не то кашель, не то все вместе.

– Мы с тобой, Арманд, всегда на службе. Круглосуточно, так сказать, без перерывов и выходных. Да ты присаживайся, не стой столбом, – он кивнул на кресло рядом со своим. – Разговор предстоит долгий.

"Кто бы сомневался".

Лучше всяких слов об этом говорила раскрытая дека – до смешного неуместная на антикварном кофейном столике, укрытом кружевной салфеткой. Нелепости картине добавлял стоявший тут же фарфоровый чайник и две чашки, исходившие ароматным парком.

– Набуанский травяной сбор, – пояснил Тиввус. – Для нервной системы – то, что доктор прописал.

– Что, новости настолько плохи? – Арманд выразительно глянул на деку.

– Эти новости хороши уже тем, что мы их получили, – Бертрам будто в одночасье сбросил около десятка лет – живой блеск глаз и хищно-сосредоточенное выражение лица затмили внешнюю дряхлость. – Насчет остального суди сам.

С молчаливого согласия хозяина Арманд взял деку и углубился в чтение. Тиввус был в своем репертуаре – информацию подавал в полном объеме, стараясь не упустить ничего хотя бы мало-мальски важного. Данные касались в основном личных контактов наиболее значимых членов Делегации – основной упор делался на Мон Мотму (Арманд непроизвольно стиснул зубы) и Гарма Бел Иблиса. Потом, как по цепочке, шли контакты этих людей, уже куда менее заметных, с другими... экзотами, в основном. И людьми из независимого от Республики и де-юре нейтрального Корпоративного сектора. Следующее звено цепочки – контакты этих личностей, вовсе никому не известных, с муунами из Межгалактического банковского клана. На первый взгляд могло показаться, что мууны те были мелкими сошками, не стоящими внимания. А если копнуть чуть глубже... вот тут-то цепочка и замыкалась. Две "мелкие сошки" на поверку оказались личными помощниками Сэна Хилла, а одна – секретарем.

Подняв взгляд, Арманд встретился глазами с Бертрамом. Тот мирно размешивал сахар в своем полезном для нервной системы настое – ни дать ни взять, безмятежный пенсионер, которого в этой галактике волнуют лишь внуки да собственное здоровье. Вот только лицо его выражало что угодно, но не вальяжное старческое благодушие.

– Значит, действительно договорились, – мрачно процедил Арманд. Бегло просмотрев следующий отчет, добавил резким, будто звериный рык, голосом:

– И на хорошие суммы... странно, что муунам еще осталось, откуда их брать.

Судя по документам, Межгалактический банковский клан не далее как вчера разблокировал счета Мон Мотмы, Бел Иблиса и Фэнга Зарра. Более того – так пополнил их из собственных резервов, что размер каждого вклада увеличился раз эдак в пять. Зная, в какое плачевное состояние пришли те самые резервы после трех лет войны, вывод напрашивался единственный и очевидный: банкиры возлагали на свою новую инвестицию огромные надежды, раз устроили этот аттракцион неслыханной щедрости.

Бертрам пожал плечами:

– Нет здесь ничего странного. Нашим банкирам сейчас триллионом больше, триллионом меньше... какая разница, когда выбор стоит между новыми затратами и полным крахом? Они в панике: Конфедерация проигрывает войну, и спасти ее может разве что дальнейший раскол Республики – на чем, похоже, наши неблагонадежные сенаторы и сыграли. Сумели выставить себя выгодным вложением и дорого продать.

Арманд ответил не сразу – вглядывался в столбцы цифр, мысленно соотнося их с затратами на финансирование
среднестатистической бандитской или террористической организации.

– Не себя лично, – поправил он, про себя поминая муунов и их новых союзников в самых смачных выражениях. – Ни один сенатор столько не стоит, да и глупо делать такую ставку на трех человек – тогда уж всю Делегацию скупать, по оптовой цене. А это – стартовый капитал для целой организации, только разбитый на три счета.

"Значит, наши новые сепаратисты уже и финансирование получили. Скудноватое по сравнению с КНС, но в их положении и это неплохо. А вот мы опаздываем как минимум на ход..."

– Вот, правильно мыслишь, – протянул Бертрам, устало прикрывая глаза и складывая жутковато искривленные, узловатые руки поверх одеяла. Разговор явно выматывал старика. – Правда, мне так кажется, что счетов гораздо больше, просто мы не обо всех знаем... – он оборвал фразу, вдруг зашедшись сухим кашлем. – Наши ребята в МБК землю роют денно и нощно, но у муунов тоже отнюдь не дураки безопасностью занимаются. Чудо, что мы смогли достатать хотя бы это. Будем и дальше держать руку на пульсе... если выяснится что-то еще, я немедленно тебя извещу.

Какое-то время в комнате раздавалось лишь тихое позвякивание чайной ложки о фарфор. Арманд с удивлением обнаружил, что успел осушить половину чашки – хотя сначала планировал от чудодейственного настоя отказаться. Но видит Сила – и какие там еще есть высшие инстанции в этой галактике, – крепкие нервы ему в ближайшее время очень пригодятся.

– Вот такая у нас картинка складывается, начальник... мерзкая и неприглядная, – нарушил молчание скрипучий голос
Бертрама. – Информацию я тебе, какую мог, предоставил, а вот решать, как ею распорядиться – прерогатива твоя. Указывать не смею.

Арманд, в тот момент копировавший файлы с деки на инфочип, кивнул, не отрывая взгляда от экрана.

Конечно, союз между остатками КНС и зарождающимся повстанческим движением – новость сама по себе скверная: от них и по отдельности головной боли было предостаточно. Но если говорить о ближайшей перспективе – когда еще формально цела Республика, альянсы хрупки и нестабильны, и каждое неосторожное слово и действие может поколебать чашу весов...
Отложив деку и сунув инфочип в карман, Арманд улыбнулся. Поднял чашку с настоем, будто провозглашая тост:

– Бертрам, напомни мне, если забуду, выписать премию твоему отделу и тебе лично. Лучшего подарка к чрезвычайной сессии трудно даже представить.

"И Скайуокеру будет над чем лишний раз задуматься. Пускай полюбуется, с кем связалась его дражайшая женушка и товарищи по
Ордену".

– Да уж, вовремя нам эта карта в руку пришла – накануне голосования-то, – проскрипел старик, с кряхтением разминая плечи. – Да только ты не расслабляйся, Арманд. Я, конечно, понимаю, что под конец партии козырь в рукаве не держат, и намерение пустить его в ход всецело одобряю... да только люди, когда их зажмешь в угол, втрое сильнее брыкаться начинают. Ответный удар будет, и сильный. Советую хорошо подготовиться.

– Если бы я не умел держать удар, то не дожил бы до этого дня, – произнес Арманд, равнодушно пожав плечами. – За меня не беспокойся, Бертрам.

Бертрам глянул на него с неодобрением. Покачал головой, осуждающе прицокнув языком:

– Вроде умный человек, а жизнь тебя так ничему и не научила. Я не за тебя боюсь, Арманд: тебе, юноша, шестой десяток пошел, а за спиной мощнейшая силовая структура в этой галактике стоит. А вот за маленькой твоей?

Арманд почувствовал, как дернулись пальцы на правой руке.

– Я, – отчеканил он холодно, с нажимом. На его лице заиграли желваки.

А Тиввус продолжал смотреть ему в глаза все так же твердо, со смесью неодобрения и отеческой заботы.

– И как, удалось тебе защитить Габриэллу? – Арманд и сам не знал, как ему удалось не вздрогнуть – имя жены хлестнуло не хуже кнута. – Если противник слишком силен, бьют по тому, что ему дорого – это ты, как практик, получше меня знаешь. Так что береги свою дочурку, Арманд. Один раз по твоей семье уже ударили. Неужели ты всерьез думаешь, что второго не будет?

"Не будет, если я смогу этому помешать".

– После чрезвычайной сессии у них появятся заботы посерьезнее, – сказал он вслух. – Не переоценивай мою значимость, Бертрам.

Старик снова зашелся смехом, переходящим в надсадный кашель. Веселья в нем не было ни капли, зато тревоги – хоть отбавляй.

– И это мне говорит человек, чьи руки смыкаются вокруг каждой мало-мальски значимой шеи? Чьи глаза и уши – повсюду, где можно увидеть или услышать хоть что-нибудь интересное? У которого в подчинении войска, тянущие на армию небольшой планеты, а негласно – и добрая половина полиции? Э, нет, друг мой, не прибедняйся... если бы я был твоим врагом, то сделал бы все, чтобы твоя жизнь стала невыносимой.

"Чем дальше, тем страньше и страньше"

Герои все определенно живые. Интересно читать. И все - таки, человек так устроен, что ищет невольно героев, которым может сочувствовать. Положительных, то есть. А здесь - они все отрицательные, ну, может быть, кроме Исан, хотя, благодаря дару автора, выписаны так, что начинаешь сочувствовать даже злодеям. Жаль, правда Энакина, но здесь он выписан с такой тонкостью, что, понимаешь, как он стал Дарт Вейдером (чего нельзя сказать о канонном). И все-таки, я думаю, что одаренный вроде него, не смог бы попасться в ловушку Айсарда. Почувствовал, да и Силой бы размазал всех в кабине, прежде чем они выстрелили. Значит, не счел нужным сопротивляться.
И еще, возникает вопрос: как долго он прожил бы с такой Падме? Слишком они разные: Энакин - эгоист. Падме - нет.

А на эту тему можно поподробнее? Просто не совсем поняла, что именно "страньше")



Спасибо, старалась)))



А как же Энакин? По-моему, вполне себе положительный персонаж, особенно если сравнивать со всеми остальными. Есть еще пара вполне очевидных положительных героев, но про них пока в тексте говорилось мало.



Засмущалась страшно Рада, что Энакин выходит хорошо: сложный он товарищ, с ним обычно маешься особенно долго) Вот не знаю, можно ли согласиться со словом "злодей": мне просто кажется, что оно обозначает личность однозначно злобную и мерзкую, в которой ничего хорошего нет. Я лично так ни одного героя не воспринимаю: у каждого есть причины поступать так, а не иначе, у всех есть ценности повыше собственной шкуры.



Конечно, не счел: зачем ему устраивать бойню, когда на него никто не нападал? Энакин же не идиот, чтобы не понимать: желай Айсард его прикончить, то сделал бы (или попытался сделать) это по-другому.



А вот посмотрим Дальше об их отношениях будет чуть подробнее.

Когда Энакин вернулся домой, Падме уже спала. Ее дыхание было ровным и тихим; лицо, казалось, светилось мягким, едва уловимым светом – прекрасное и безмятежное, как у... ангела. Все-таки поразительно, как подходило ей это глупое, по-детски наивное прозвище, которое Энакин дал ей много лет назад.

Ангел и есть. Чистый, благородный, самоотверженный – и оттого совершенно неприспособленный к выживанию в этой галактике. Чем и пользуются все, кому не лень – от Органы до Айсарда.

Несмотря на то, что с того злополучного разговора прошло уже больше часа, Энакин все никак не мог выбросить сказанное Айсардом из головы. Он ведь во многом был прав, этот мерзавец. Пускай осознание этого приводило Энакина в ярость и вызывало почти непреодолимое желание отделить голову господина директора от тела – истина от этого не менялась. Без Палпатина раскол Республики неминуем, и жизней эта мясорубка унесет не меньше, а то и больше, чем Война Клонов.

Когда это начнется, Падме окажется совершенно беззащитна. Как перед ужасами войны, так и перед местью Айсарда – или любой другой амбициозной твари, что встанет у руля построенной Палпатином машины. Кто это будет, совершенно не важно: тем, кто попадает под каток, до личности водителя обычно нет никакого дела. А Падме бросается ему наперерез с энтузиазмом самоубийцы...

Как Энакин сумеет защитить ее? Как – когда на него самого будет объявлена охота? Как – когда сейчас Ордену нужен каждый меч, и сильнейшему из рыцарей наверняка найдется применение получше, чем охрана одного сенатора?

Он не сможет находиться рядом с ней и малышом постоянно. Будет вынужден доверить их кому-то еще – кому-то, кто бросит их, не задумываясь, если поступит соответствующий приказ. Кому-то, кто может оказаться предателем и шпионом. Слабаком, в конце концов, не способным защитить тех, кого должен!

Подавив мученический стон, Энакин сгорбился на постели и обхватил голову руками. Кровь стучала в висках набатом, словно отсчитывая оставшиеся ему до "часа X" минуты. А их было мало, катастрофически мало...

"Ты же чувствуешь это. С каждой минутой становится только хуже. События и не думают замедлять ход, пока ты сидишь здесь. И каждое из них – звено цепи, что туго обвивается вокруг шеи Падме. Довольно прятать голову в песок, Энакин. Решай. Делай выбор. Ты ведь не хочешь стоять в стороне и наблюдать, как все, что ты любишь, обращается в прах?"

Энакин до боли вцепился пальцами в волосы, стиснул зубы. На миг показалось, что он почувствовал постороннее присутствие, цепкое щупальце, тянущееся к его разуму – и тут же "рубанул" по нему изо всех сил, закрывая сознание самым мощным ментальным щитом, на который только был способен. От напряжения в голову ударила кровь и зазвенело в ушах. Стоило ему неосторожно пошевелиться, как комната слегка покачнулась перед глазами: слабость навалилась чудовищная.

Но голос умолк. Прислушавшись к Силе, Энакин с облегчением убедился, что не чувствует в квартире никого, кроме Падме и малыша. Смутное ощущение чужого присутствия исчезло, не оставив после себя даже слабейшего отголоска.

Будто и не было ничего. Как знать – может, и впрямь не было. Энакин уже ничего не мог сказать наверняка.

Возможно, он сходил с ума. Возможно, Палпатин и впрямь обладал способностью влиять на его разум. А может быть, то, что он ощутил – всего-навсего случайная эманация Темной Стороны, которой Сила буквально сочилась в последнее время.

В конце концов, какая разница? Положение действительно аховое – и даже если те слова действительно принадлежали Палпатину, спорить с ним стал бы только конченный идиот.

Все еще тяжело дыша, Энакин поднялся с постели. Глянул на Падме – она все так же сладко спала, с головой укутавшись в одеяло.

Вот и хорошо. Ему нужно было многое обдумать. Желательно – в одиночестве. Навести хоть какой-то порядок в мыслях, скачущих с одного на другое и бестолково мечущихся в голове, как стайка перепуганных вомп-крыс.

"Пора выбирать".

Действительно, пора. Да вот варианты, какой ни возьми, не сулили ничего хорошего. Ему тошно было даже подумать о том, чтобы пойти на сделку с Айсардом. Предать Орден. Измарать руки в крови тех, с кем совсем недавно делил кров и пищу, а кого-то даже искренне звал другом. Но отказать ему? Встать на сторону джедаев и Делегации? Сила уже не раз показывала, чем это закончится для Падме и для галактики. Что не охватили видения, то со смаком расписал Айсард.

Конечно, верить этому человеку – все равно что играть в саббак с хаттом и надеяться на честную партию. Но... причин не верить тоже не было. Энакин не чувствовал неискренности в его словах, да и резона лгать у директора не было. Айсарду, с его-то возможностями, ничего не стоит выполнить обещание. Абсолютно выгодная сделка – получить все, не потеряв ничего...

Для него. Для Палпатина. Только вот для Энакина расклад выглядел не столь радужно.

Он хорошо понимал, к чему приведет эта "помощь". Его вновь ждет рабство – и от того, что на ошейник навесят золота и орденов, он не перестанет давить на горло и чувствительно биться током. Снова его жизнь и смерть окажутся в руках хозяина... и ладно бы только его! Энакину к неволе не привыкать – всю жизнь в ней провел, как-никак. Но попросив Сидиуса о помощи, встав под его знамена, он отдаст в руки ситха не только себя, но и семью. Падме и малыш будут расплачиваться за каждую его ошибку и попытку неповиновения, а Энакину не останется ничего иного, кроме как стиснуть зубы и подчиняться – потому что пути назад не будет.

Пережив рабство однажды, повторить опыт не захочешь никогда. И уж тем более не пожелаешь такой судьбы близким.

Значит, нужен третий путь. Такой, что не заставит его выбирать из двух хомутов более комфортный.

Энакин, до этого беспокойно меривший шагами гостиную (сам толком не помнил, как там оказался – ноги сами принесли, что называется), застыл как вкопанный. Мысль, неожиданно пришедшая ему в голову, показалась до того ясной и очевидной, что оставалось только диву даваться: и как он только раньше об этом не подумал?

"Все хотят видеть меня на своей стороне баррикад. А у меня нет ни малейшего желания даже приближаться к ним".

Хватит с него игр в Избранного. Звание это, конечно, льстило самолюбию, но для окружающих почему-то выглядело как вывеска: "Оружие массового уничтожения. Даром".

Он не вылезал с фронта последние три года. Вполне достаточно, чтобы понять: скучать по нему не придется. И пусть галактика катится ко всем чертям – но только без него, Падме и их ребенка.

Только сейчас Энакин осознал, что до этого момента не мог вдохнуть полной грудью – словно наконец разжался сдавливавший ее обруч.

Уйти. Хоть бы и прямо сейчас. Найти планету поотдаленнее и осесть там. Вместе с женой и ребенком переждать смутные времена, ни капли не заботясь о том, что происходит в остальной галактике.

Заманчиво. Очень заманчиво. Но...

Облегчение, ясность мыслей и бодрость духа вмиг исчезли, не успел Энакин толком прочувствовать их. Стоило ему начать всерьез обдумывать возможность побега, и тревоги навалились на него с прежней силой, давя на плечи и вгрызаясь в сердце.

Все бы хорошо... вот только Падме – видная фигура в Сенате, а Энакин – хаттов Избранный. Оружие массового уничтожения, которое одна сторона искренне считает своим, а вторая – жаждет заполучить и, похоже, готова ради этого на многое пойти.
Их с Падме не оставят в покое. В какую бы дыру они ни забились, всегда придется оглядываться через плечо – такое прошлое, как у них, имеет неприятную привычку ходить по пятам.

Постоянно быть начеку. Жить в постоянной готовности сорваться с места и начать все заново. И все это – в галактике, которую раздирает на части война. Не такой жизни он хотел для своей семьи. Но другие варианты – еще хуже.

Или нет? Попытался бы спросить совета у Силы, если бы не знал, что в ее ответе не будет ничего утешительного.

Энакин тяжело опустился на диван. Запрокинув голову, прикрыл глаза. Он чувствовал себя таким измотанным, словно только что вернулся из боя. Мысли, презрев все попытки держать их под контролем, вновь пустились в суматошный бег по кругу.
В надежде хоть немного отвлечься, он включил голоэкран – и едва сдержал порыв хорошенько треснуть кулаком по вмонтированному в подлокотник пульту, увидев знакомую до тошноты заставку новостей.

Такое ощущение, будто крутили их круглосуточно и по всем каналам.

– Энакин, что-то случилось?

Энакин, потянувшийся было к пульту, обернулся. Падме стояла в дверях, одной рукой поддерживая живот, а второй прикрывая зевок. С растрепанными со сна волосами, одетая в кружевной пеньюар вместо привычных роскошных одежд, она казалась особенно хрупкой и нежной. И совершенно беззащитной.

Стиснув зубы, Энакин мотнул головой и отвернулся.

– Ничего. Иди спать, Падме, – произнес он отрывисто.

"Срочный выпуск" – крупными алыми буквами бежало по экрану. Лучшего ответа на вопрос жены Энакин не смог бы подобрать, даже если бы постарался.

Естественно, уходить Падме не собиралась: решительно подошла к нему и присела рядом. Ласково взяла за руку, глядя на мужа с заботой и беспокойством.

– Эни, послушай...

Энакин лишь раздраженно махнул рукой, призывая жену замолчать. Крепко стиснул ее ладонь в своей, чувствуя, как дурное предчувствие петлей сдавливает горло. Тихо выругавшись сквозь зубы, он прибавил громкость – уже абсолютно уверенный, что ничего хорошего не услышит.

С экрана на него смотрел Арманд Айсард. Лицо у директора было каменное, как и всегда, но глаза светились мрачным торжеством – настолько явным, что казалось, тонкие губы вот-вот растянутся в самодовольной усмешке.

"– ...Основываясь на достоверных источниках в Межгалактическом банковском клане, мы можем с уверенностью утверждать, что сенаторами Мон Мотмой, Гармом Бел Иблисом и Фэнгом Зарром были получены денежные переводы на суммы в десять, восемь и пятнадцать миллиардов республиканских датариев соответственно. Переводы были сделаны с санкции высшего руководства МБК, включая его председателя, Сэна Хилла".

Падме сдавленно ахнула. Энакин почувствовал, как дрогнула ее ладонь, вмиг покрывшаяся холодным потом. Через Силу ее ужас бил по нервам не меньше, чем собственный – пришлось даже закрыться, чтобы не позволить эмоциям жены завладеть собой.

"– Дает ли это основания утверждать, что названные вами сенаторы виновны в сговоре с сепаратистами? Иначе говоря – в государственной измене? – журналистка изо всех сил старалась изобразить шок и волнение, однако хищному блеску ее глаз позавидовала бы изголодавшаяся нетопырка. – Будет ли Сенатская служба безопасности ставить вопрос о лишении госпожи Мотмы и господ Бел Иблиса и Зарра сенаторской неприкосновенности?

– Отвечая на первый ваш вопрос, скажу, что это более чем веские основания для подозрений – однако только суд имеет право окончательно установить степень виновности этих лиц. Что касается второго вопроса – безусловно, да. Соответствующее заявление будет сделано на чрезвычайной сессии Сената, перед рассмотрением основной повестки дня... о которой, полагаю, все изрядно наслышаны.

– Более чем, директор Айсард, – верной собачонкой подтявкнула журналистка. – Означает ли это, что сенаторы Мотма, Бел Иблис и Зарр не будут допущены к голосованию?

– Только в том случае, если Сенат примет соответствующее решение.

– Благодарю за разъяснение, господин директор. И последний вопрос, если позволите. Всех жителей Республики, безусловно, потрясло это шокирующее известие: сенаторы, которых все мы знаем как одних из самых последовательных и самоотверженных борцов за демократию, состоят в сговоре с врагами Республики! И каждого сознательного гражданина, вне всяких сомнений, мучает вопрос: сколько еще предателей скрывается под маской патриотизма и благородства? Располагает ли ССБ сведениями, которые могли бы пролить свет на их возможных сообщников в Сенате и других властных структурах?

– Я не вправе давать комментарии на этот счет, – отрезал Айсард, после чего выдержал паузу – дразня зрителя неутоленным любопытством и надеждой услышать то самое невысказанное, но такое осязаемое "однако". – Могу сказать лишь, что в сговоре с сепаратистами подозревается целый ряд высокопоставленных должностных лиц Республики, имена которых на данный момент не подлежат разглашению".

Прежде чем журналистка успела разразиться очередной порцией возбужденного тявканья и заранее подготовленных реплик, Энакин отключил голоэкран.

"Имена не подлежат разглашению... на данный момент. Вот так, значит, мразь?"

Послание было таким откровенным, что Айсард мог бы с тем же успехом переслать его по почте: "Подведешь, и имя Падме "разгласят" следующим".

Еще ни разу за этот день Энакин не испытывал настолько сильного желания прикончить этого человека. Так, чтобы тот умирал медленно, сознавая всю свою беспомощность...

– Не может быть... – послышался слабый шепот Падме. – Они не могли об этом узнать! О, Сила, только не это...

Издав не то судорожный вздох, не то подавленный всхлип, она зажала рот трясущейся ладошкой. Энакин не мог припомнить, когда в последний раз видел жену настолько испуганной.

– "Узнать"? – повторил он, не веря своим ушам. – Так значит, это правда? У вас действительно хватило дури сговориться с конфедератами?!

Ярость, прежде направленная целиком и полностью на Айсарда, неожиданно сменила вектор: теперь у Энакина руки чесались придушить того, кто не только втянул Падме в эту аферу, но и решил выставить ее заместо знамени. Из всей этой трижды неладной Делегации именно она громче всех призывала "остановить войну и вернуться к дипломатии", тщетно, но с шумом продвигала инициативы о сокращении военных расходов, требовала ликвидации губернаторской власти как "беспрецедентной и противоречащей всем принципам, на которых стоит Республика"... да на нее даже такого твердого компромата, как на тех троих, не требовалось – такая же предательница и коллаборационистка, и без лишних доказательств ясно!

– А что нам оставалось делать?! – воскликнула Падме. И хотя ее голос по-прежнему слегка дрожал, в глазах горела пламенная, граничащая с фанатизмом решимость. – Только слепой мог не видеть, во что Палпатин превращает Республику, и что останавливаться на достигнутом он не собирается! Без КНС у нас не было бы никаких шансов против него, даже с поддержкой Ордена...

Она сделала глубокий вдох, выравнивая дыхание. Прочистила горло, утерла выступившие на глазах слезы. Когда она вновь подняла голову, на Энакина смотрела уже не хрупкая домашняя Падме, а царственная сенатор Амидала – и ни растрепанные волосы, ни легкомысленный пеньюар не стали помехой преображению.

– Эни, поверь, мы до последнего надеялись уладить дело миром. Выступали против новых чрезвычайных полномочий канцлера и поправок к Конституции, призывали к переговорам с Конфедерацией... пытались бороться против тех, на кого опирается власть Палпатина, в конце концов. Все без толку.

Падме сокрушенно покачала головой. Энакин молчал, хмуро глядя на нее. Безумно хотелось высказать жене все, что он думает и об ее гипертрофированном чувстве долга, и о Республике с демократией, и об их с товарищами планах... останавливало лишь смутное осознание, что кричать на беременных женщин нельзя. А уж тем более на хаттезе.

– Петиция была нашей последней надеждой. И когда Палпатин разве что не разорвал ее у нас на глазах...

– Вы решились на государственный переворот, – закончил за нее Энакин, цедя слова сквозь зубы.

"Вместе с Орденом, надо полагать. Винду ни секунды не колебался с решением, когда я рассказал ему о Палпатине. Наоборот, впервые в жизни поверил мне на слово и тут же понесся созывать магистров на бой. Похоже, ему вообще не было дела до правды – нужен был лишь предлог, чтобы сместить такого неудобного правителя... и теперь вся галактика расхлебывает последствия".

– Не говори так, будто обвиняешь меня! – глаза Падме пылали праведным гневом. – Я всю жизнь прослужила Республике – и я должна была молча смотреть, как Палпатин превращает ее в эту... эту омерзительную карикатуру на государство, где все решается словом диктатора, а любого, кто посмеет выступить против него, могут запросто упрятать в застенки Сенатской СБ?! Я не хочу жить в такой Республике, Энакин. Не хочу, чтобы наши дети...

– Не хочешь, чтобы наши дети – что? Родились?! – рявкнул Энакин, не выдержав. Падме испуганно отшатнулась, но он схватил ее за плечи и хорошенько встряхнул, надеясь хоть немного привести в чувство. – Ты хоть понимаешь, во что влезла?! Ты в войну ввязалась, а не в очередные сенатские дебаты – а на ней, я тебя удивлю, и убить могут! О Республике она думает... а о том, что тебе рожать со дня на день, подумать не хочешь?!

– Энакин, пожалуйста... – Падме мягко коснулась его щеки – и он тут же перехватил ее ладонь и крепко сжал.
В тот момент Энакин был как никогда близок к тому, чтобы схватить ее в охапку и закинуть в "Нубиан" – а там проложить маршрут хоть до того же Татуина, лишь бы подальше от Корусканта.

– Что "пожалуйста", Падме? – спросил он уже спокойнее, не давая ей ни отстраниться, ни даже отвернуться. – Тебе нельзя оставаться на Корусканте, как ты не понимаешь?! Ты слышала Айсарда. Я не удивлюсь, если твоих подельников арестуют прямо в зале Сената, и никто слова против не скажет. И как долго после этого вы с Органой будете оставаться на свободе?

– Он не посмеет! – горячо возразила Падме, но от Энакина не укрылось, как она вздрогнула от его слов. – Роланд... Роланд Артемиус поможет нам. Как глава Департамента юстиции он сможет помешать Айсарду, обвинить его в фальсификации дела, потребовать проверки обвинений... это даст нам время, чтобы сбежать.

Энакин покачал головой:

– Бежать нужно прямо сейчас, пока не стало слишком поздно. Вам все равно не победить на чрезвычайной сессии. Только не после такого, – он выразительно кивнул на голоэкран. – Вы ничего не добьетесь.

Сенатор Амидала и не думала сдаваться – напротив, лицо ее приобрело такое решительное и одухотворенное выражение, с каким она обычно держала речь в Сенате.

Вернейший признак того, что Падме не желает ничего слушать.

– Ты не понимаешь, Эни. Как можно сбежать в такой момент? Пойми же, народ Республики должен верить нам! Кто станет слушать продажных трусов? Жалких предателей, сбежавших при первой же опасности?
Она упрямо мотнула головой, отбрасывая за спину копну каштановых волос.

– Мы должны уйти так, чтобы нас услышали. Чтобы все знали, за что мы боремся на самом деле – и против какого зла. Уйдем сейчас – и Палпатин останется в сознании народа невинным мучеником, а его приспешники – борцами за правое дело. Нет, такого подарка они от нас не получат!

– Падме...

– Что – Падме? – она с вызовом вскинула бровь и отстранилась, с неожиданной силой вырывая ладонь из его хватки. – Ты думаешь, я не знаю, насколько это опасно? Думаешь, я глупый ребенок, решивший поиграться в большую политику? Я взрослая женщина, Эни, и не первый год работаю в Сенате. Я прекрасно понимаю, во что ввязываюсь... и во что втягиваю народ Набу, – со вздохом закончила Падме, неожиданно помрачнев, но глядя на мужа все так же твердо. – Но это мой долг, пойми. И иначе я не могу.

Энакин сжал кулаки в бессильной ярости. Его жена, мать его будущего ребенка, со всех ног неслась навстречу гибели – а он ничего не мог поделать. Потому что сейчас одного лишь взгляда на нее хватало, чтобы понять: она не отступится. Голову сложит за свое дело и ребенка погубит, но назад не повернет.

– Энакин, любимый, – Падме снова прильнула к нему. Обвила руками шею, пристроила голову ему на грудь. – Пойми меня... пожалуйста, пойми. И поверь: все будет хорошо. На Набу мы будем в безопасности...

"До тех пор, пока в сектор Хоммел не нагрянет флот Палпатина. Очень неудобно покрывать мятежницу под угрозой орбитальной бомбардировки".

– ...к тому же меня будут защищать рыцари Ордена. И я даже знаю, кто именно, – заглянув ему в глаза, Падме вымучила игривую улыбку – но у Энакина даже на это притворство не было сил.

Под его пугающе серьезным взглядом наигранная улыбка Падме увяла, как цветок-однодневка с наступлением ночи.

– Я сделаю все, чтобы защитить вас с малышом, Падме. Обещаю, – сказал он твердо и поцеловал жену в макушку. Впрочем, ни поцелуй, ни нежные объятия не могли сделать молчание, повисшее между ними, хоть чуточку теплей.

"Я сделаю все ради тебя, родная. Все, что потребуется..."

"...даже если это не придется тебе по душе".

Энакин молча кивнул своим мыслям.

Ее жизнь – высший приоритет для него. Честь, совесть, свобода... без нее они не значат ровным счетом ничего.

Интересно, и какое будет решение? И угораздила его Сила связаться с Сенатором. С другой стороны - возможно в этом был высший смысл?

Энакин пока и сам не знает)



Высший смысл юношеской влюбленностью назывался, а потом - буйством гормонов, помноженным на личную симпатию и постоянные экстремальные ситуации, которые здорово сближают людей.

Ну любовь формуле не поддается. Можно конечно подвести "Обоснуй", но в целом это объяснению не поддается.А с другой стороны: да, Падме конечно идеалистка, и в своем идеализме очень неудобна. Идеализм очень близко временами подходит к эгоизму. Этим и бесит. Но с другой стороны: идеалисты тоже нужны Вселенной. Просто в данном случае мы переживаем за Энакина, за детей, а Падме думает только об общественном счастье.

С того злополучного разговора время потекло для Исанн как-то странно: минуты ползли медленно-медленно, точно мухи с оторванными крыльями, а вот часы, напротив, сменяли друг друга со сверхзвуковой скоростью. Половина восьмого вечера, восемь, десять, половина полуночи... каждый раз, когда девочка бросала взгляд на экран будильника, оказывалось, что перспектива неприятного разговора с отцом стала еще ближе. Как бы сильно его ни задержали дела, ночью он обязательно вернется – и обо всем узнает. О ее побеге, о встрече с Мотмой... телохранитель ему все расскажет.

"Тоже мне, защитник! Мог бы увести меня сразу же, как только Мотму увидел. Или вообще не выпускать из дома. Но нет, надо было сидеть в сторонке и наблюдать... он что, без прямого приказа и пальцем не шевельнет? Надеюсь, папа хоть немного сорвет зло на нем, прежде чем за меня взяться".

Исанн сердито сдула упавшую на лицо прядку волос. Что и говорить, неприятности ее ждали крупные... зря она, наивная, думала, что так ловко все провернула с побегом. Наверное, из центральной корускансткой тюрьмы было бы проще сбежать, чем из этого дома, где у каждой двери – охрана, а на каждом углу по скрытой камере.

Странно, что маму не приволокли назад в тот же день, когда она вздумала бросить семью. Вот уж вряд ли отцу никто не доложил, что его супруга собралась куда-то посреди ночи, да еще и с вещами...

"Если это вообще правда. Откуда мне знать, что все было именно так?"

Исанн не нравились подобные мысли. От них бросало в дрожь, а в груди становилось так холодно и тяжело, будто там поселился здоровенный жирный слизень. Девочка старательно отгоняла их, но результат почему-то выходил прямо противоположный: чем упорнее она запрещала себе думать об ужасах, которые наговорила ей Мотма, тем настойчивее они лезли в голову.

Исанн, разумеется, понимала, что верить врагу – глупо. А уж тем более сенатору! Это же скользкие твари, которые только тем всю жизнь и занимаются, что лгут и выдумывают всяческие ухищрения, чтобы добиться своего... но все-таки, все-таки...

"Габриэлла как только не объясняла следы побоев... была бы чуть посмелее, и кто знает – может, все закончилось бы для нее по-другому".

Девочка машинально коснулась синяка на щеке. Все еще болел, зараза... а может быть, маме тоже доставалось? Кто знает, что она прятала под толстым слоем косметики и закрытыми платьями...

"Ну, допустим, что-то такое могло случиться раз или два. И что, это повод вот так вот сбежать? Подумаешь, пара синяков... а большего и быть не могло. Если бы папа действительно ее избивал, я бы знала. Такое не скроешь. И вообще, не мог он! Не мог..."

Внутренний голос прозвучал до отвращения жалко и плаксиво. Исанн аж зубами скрипнула, настолько маленькой, глупой и беспомощной она себя почувствовала. "Не могло такого быть – просто потому что не могло!" – так рассуждают малявки, еще и думать толком не научившиеся. Ей бы найти какой-нибудь серьезный аргумент – такой, что разнес бы ложь Мотмы, как орудия "Виктории" разносят суденышки космических разбойников...

Но чудодейственный аргумент находиться не спешил, и это приводило Исанн в состояние, граничащее с тихой паникой. Она привыкла, что в обмане всегда есть нечто такое, что выдает его с головой – логические неувязки, например, или подозрительное поведение лгуна... а вот в словах Мотмы ничего такого найти не получалось. И даже наоборот: как бы девочка ни старалась, она не могла ничего толком опровергнуть.

Ее родители действительно постоянно ссорились. Исанн часто слышала, как мама, рыдая, называла отца "чудовищем" и "мерзавцем", угрожала уйти от него, если он не порвет со своей работой... ей никогда не нравилось, чем занимается ее муж, а тут еще и Мотма масла в огонь подливала: вешала подруге на уши эту ложь про "зверства" канцлерского режима, а та и рада верить!

"А потом папе истерики закатывала, будто ему и без того забот не хватало. Конечно, он не стал искать ее, когда она сбежала. Зачем? Снова себе нервы портить?"

Исанн с тяжелым вздохом откинулась на подушку, принявшись сосредоточенно рассматривать потолок. Дышать было по-прежнему тяжело, и от объяснения, в которое она свято верила все эти два года, легче не стало. Оно больше не казалось таким убедительным, как прежде.

"Папе тяжело пришлось после того, как она исчезла. Его даже в убийстве пытались обвинить... глупости, конечно. Он бы никогда так не поступил. Но разве нельзя было найти ее, чтобы типы вроде Артемиуса подавились своими обвинениями? Тогда бы все проблемы решились быстрее и проще".

В том, что отец не смог бы найти собственную жену, Исанн сильно сомневалась. Значит, не захотел искать...

"...а может, просто искать было уже некого?"

Исанн хотелось дать себе по голове – со всей силы, чтобы все эти мерзкие мысли вылетели и больше никогда не возникали. О чем она только думает?! Неужели поддалась на провокацию Мотмы? Она же лгала, это как день ясно!

"Но тогда почему мама ни разу не связалась со мной? Если ей казалось, что папа –ужасный человек, почему она оставила меня с ним? У дедушки есть и деньги, и влияние, он смог бы поддержать ее в суде... неужели она действительно так боялась папу? Но почему? Он же не изверг какой... и не жестокий... ну, по крайней мере, не к родным..."

Исанн категорически не нравились на эти вопросы – потому что история, рассказанная отцом, ответов на них не давала. Как и на множество других. Например, откуда у мамы появились те страшные синяки на запястьях? Почему она часто плакала навзрыд, когда думала, что ее никто не видит? Почему после ее побега отец поседел так, будто за одну ночь постарел на десять лет?
Нет, здесь явно было что-то нечисто. Отец скрывал от нее правду – может быть, потому что тогда Исанн была совсем малышкой и многого не понимала. А может...

"А может, правда слишком ужасна, чтобы ее раскрывать?"

Перевернувшись на бок, девочка уткнулась лицом в подушку. Помолотила по ней кулачком, представляя, что бьет ножом Мотму... легче от этого, правда, не стало. Она как была маленьким, беспомощным и окончательно запутавшимся ребенком, так им и осталась.

Исанн ненавидела себя за это. Она же гораздо умнее и взрослее своих сверстников – а значит, не должна вести себя как малявка. Была бы взрослой и умной – не хотела бы свернуться калачиком под одеялом и постыдно разреветься от страха и отчаяния. Ей следовало относиться ко всему спокойнее...

"К чему?! К тому, что моя мама пропала без вести? К тому, что мой папа мог... убить ее?"

Ведь мать этого боялась. Исанн помнила, как они разругались когда-то, и она сказала...

"Я говорю, как изменница? Якшаюсь с заговорщиками? Так что же ты медлишь? Делай свою проклятую работу! Что? Я несу чушь? Разве? Тебе ничего не стоит одним приказом лишить жизни сотню разумных – так чем я лучше?!"

"Это ничего не значит! Всего лишь очередная мамина истерика, только и всего. У нее сдавали нервы. Она была не в себе... иначе зачем ей нужно было ездить в больницу? И это успокоительное, которое она постоянно себе колола..."

Стоп. Больница? Успокоительное? Откуда она все это помнит? Или не помнит?

Исанн помотала головой. Чертовщина какая-то! Уже второй раз за день. В кафе случилось что-то подобное: будто ей показали очень яркую картинку и тут же убрали, прежде чем она успела толком что-либо рассмотреть. Только какие-то несвязные фрагменты в памяти и остались.

Девочка вцепилась в подушку зубами, сдерживая бессильный вой. Ее всю трясло, щеки лихорадочно горели, голова разболелась со страшной силой... наверное, она простудилась сегодня. Да, точно. Иначе почему в голову лезет весь этот бред?

Завтра ей наверняка станет лучше. Завтра она только посмеется над своими страхами и все забудет... забудет... ничего не было...

Исанн вздрогнула. Затаив дыхание, инстинктивно сжалась, прислушиваясь к тишине.

Наверное, у нее действительно жар. Не могла же она действительно слышать чужой голос? Тихий такой, будто доносящийся издалека...

"Все хорошо. Забудь об этом. Этого не было. Ты спала, и тебе приснился страшный сон. Все хорошо".

Может быть, Исанн просто убеждала саму себя. Но почему она слышала этот голос будто со стороны? Почему он был мужским? Да еще и казался смутно знакомым...

Но откуда? Что все это значит? И где отец? Почему его вечно нет дома именно тогда, когда он так нужен?!

У Исанн накопилось столько вопросов... и ей нужны были ответы. Какими бы они ни оказались. Пускай страшными – главное, чтоб честными. Ей надоело быть маленькой глупой девочкой, которой никогда не говорят правду. Неужели отец не может понять, что от лжи ей становится только хуже?!

А еще ей срочно требовалась таблетка от головной боли. Виски раскалывались, будто в них гвозди забили. Но сил, чтобы встать и подойти к аптечке, не было. Страшно хотелось спать... но нельзя. Нужно было дождаться отца. Расспросить его обо всем...

Какое-то время девочка пыталась бороться со сном – но проиграла именно в тот момент, когда ей показалось, что еще чуть-чуть, и кусочки головоломки сами встанут на место. В памяти хороводом закружились события, казалось бы, напрочь забытые – но вскоре они перестали чем-либо отличаться от горячечных сновидений.

Вернее, кошмаров.

"Этого не было. Спи".

* * *

Дела задержали Арманда еще на несколько часов. Домой он вернулся ближе к утру, уставший как собака: времена, когда он мог запросто работать по двое суток кряду, держась на кафе и энергетиках, безвозвратно ушли вместе с его молодостью. Сейчас ничто не могло порадовать его сильнее, чем возможность забыться сном и хотя бы ненадолго выбросить из головы проблемы галактического масштаба и сопутствующий ворох мелких неурядиц.

Вряд ли Арманд мог рассчитывать больше чем на пару-тройку часов. Кризис вступал в острейшую, безумнейшую свою фазу – самое время для припрятанных в рукавах козырей, грязнейших ударов и отчаянных ходов. Какая-нибудь неприятная неожиданность, сродни той, что он сам устроил мятежным сенаторам, могла свалиться на него и союзников в любой момент.

Не успел он об этом подумать, как с софы у дальней стены холла поднялся рослый, бритый наголо мужчина. Иргэм Джейс, телохранитель его дочери.

– Добрый вечер, сэр. Разрешите обратиться? – правая рука Джейса чуть дрогнула: явно собирался отсалютовать по-уставному и запоздало вспомнил, что уже не числится в войсках ССБ. Все-таки после двадцати лет службы в спецназе трудно освоиться с гражданскими порядками.

– Разрешаю. В чем дело? – резко спросил Арманд, уже предчувствуя неладное.

Джейс никогда не обращался к нему без насущной необходимости. Важных вопросов, которые требовали внимания начальства, для матерого вояки существовало ровно три: потенциальная угроза, непосредственная угроза и ликвидированная угроза.

"К слову о неприятных неожиданностях..."

– Сегодня, около шестнадцати тридцати, ваша дочь встречалась с сенатором Мотмой.

На долю секунды Арманду показалось, что он ослышался. Осознание обрушилось на него чуть позже – вместе с яростью и неудержимым желанием свернуть кому-нибудь шею. В тот момент ему было совершенно все равно, кому именно: попадись ему под руку Мотма, дочь или ее гувернантка, худо пришлось бы всем троим.

– Подробнее, – сухо и отрывисто потребовал Арманд.

Разобраться с девчонкой и ее нерадивой воспитательницей (и куда только эта женщина смотрела?!) он всегда успеет. Сейчас куда важнее было понять, что вообще произошло.

Джейс поведал директору о похождениях его дочери так же невозмутимо, кратко и по существу, как некогда докладывал об итогах очередной спецоперации. Арманд слушал молча и очень спокойно. Бешенство, владевшее им каких-то пару минут назад, теперь затаилось глубоко внутри – холодное, расчетливое и контролируемое.

Значит, Мотма вновь протянула загребущие ручонки к его семье. Что ж, этого следовало ожидать. Он сам позволил ей подобраться так близко: был слишком снисходителен к сомнительным знакомствам Габриэллы, до поры не обращая внимания на то, с кем она водится...

Тогда Арманд заплатил за свою беспечность высокую цену. Но на что Мотма рассчитывала сейчас? Судя по содержанию разговора, она планировала похищение – причем обставленное таким образом, будто девочка сама решилась "искать защиты" у нее.

"Задумка-то неплоха. Разом заполучить в свои руки и чертовски действенный рычаг влияния, и информационную бомбу – несчастную малышку, спасенную от тирании злодея-отца? Кто же откажется от такого... вот только действовать надо было раньше. И тише".

Изолировать маленькую девочку от пагубного влияния куда проще, чем взрослую женщину.

– Это все, что вы хотели мне сообщить?

– Так точно, сэр

– В таком случае слушайте мой приказ. С настоящего момента и до получения особых распоряжений на этот счет моей дочери запрещено выходить на улицу – ни в сопровождении, не тем более самостоятельно. Ответственность за это я возлагаю лично на вас, Джейс, и Элдбера. Если выяснится, что девочка хоть раз переступала порог дома, ваша голова слетит с плеч прежде, чем вы успеете вспомнить о социальных гарантиях и положенных надбавках к пенсии. Вопросы?

Пожилой телохранитель мотнул головой с энтузиазмом молодого барана. К недвусмысленной угрозе он отнесся философски, восприняв ее как вполне стандартный способ подчеркнуть важность и ответственность задачи.

– Вопросов не имею, сэр.

– В таком случае ступайте, выспитесь хорошенько. Элдбер уже готов вас сменить.

Отпустив Джейса, Арманд направился к лестнице. Но не успел он сделать и пары шагов, как до него донесся взволнованный возглас:

– Хвала Силе, вы здесь!

Торопливо, путаясь в подоле длинной ночной сорочки и полах шелкового халата, вниз по ступеням сбежала Сибилла Дереле. Лицо гувернантки было белее мела, темные волосы, обычно уложенные волосок к волоску, рассыпались по плечам в жутком беспорядке.

"Так... неужели девчонка успела натворить что-то еще? Все-таки надо было сегодня выдрать эту паршивку".

Правда, воспитательница казалась скорее напуганной, чем возмущенной. Едва спустившись, она тут же бросилась объясняться – так сбивчиво и путано, что стало ясно: женщина не просто волновалась, а была близка к панике:

– Исанн, она... с девочкой что-то неладно, сэр. Я не знаю, не понимаю, что с ней.... я пыталась ее разбудить, успокоить, но... я не знаю, что делать. Она... она... – издав судорожный вздох, гувернантка подняла на работодателя растерянный, беспомощный взгляд. Вид у нее был такой, будто она была готова упасть в обморок в любой момент.

– Успокойтесь, Сибилла, – Арманд взял ее руки в свои, стараясь говорить как можно мягче. – Сделайте глубокий вдох... вот так, хорошо. Итак, еще раз: что случилось с Исанн?

Женщина, надо отдать ей должное, быстро справилась с собой: отдышалась, прочистила горло и, неожиданно смутившись, торопливо высвободила свои ладони из его рук. Правда, кровь не спешила приливать к ее бледному лицу, да и на ногах она даже на сторонний взгляд держалась непрочно.

– Д-да, конечно, сэр. Прошу прощения за эту... сцену. Н-но я даже не знаю, как это объяснить... мне показалось, что я слышала странные звуки из комнаты Исанн. Зашла проверить, а она... она металась во сне и плакала. Бедняжку всю трясло, у нее был сильный жар... я пыталась ее разбудить, но она на меня даже не реагировала! И она до сих пор там, в таком состоянии... прошу, позвольте мне вызвать врача! Знаю, вы не велели пускать в дом посторонних, но речь идет о здоровье ребенка!

Под конец фразы голос Сибиллы окреп. На работодателя она теперь смотрела со смесью мольбы, требовательности и укора – видимо, заранее готовясь настоять на своем. Эта тихая и робкая женщина вообще демонстрировала удивительную решимость, когда дело касалось ее подопечной.

Вот только у Арманда имелись серьезные сомнения, что врач сумел бы здесь хоть чем-то помочь.

"Только этого не хватало, – подумал он мрачно, изо всех сил стараясь игнорировать мерзкий холодок в груди и кончиках пальцев. – За два года не было ни единого приступа. Неужели все-таки началось?"

– Посмотрим, мадам Дереле. Сперва я сам взгляну на нее.

Деликатно отодвинув гувернантку с дороги, Арманд решительно зашагал наверх. Услышав за спиной торопливое шлепанье домашних тапочек, резко обернулся:

– Прошу вас остаться здесь. Мне нужно поговорить с дочерью наедине.

– Но, сэр...

– Это приказ, мадам. Надеюсь, вы проработали в этом доме достаточно, чтобы понимать значение этого слова.

Сибилла прожгла его укоризненным взглядом, но возразить не посмела. Обессилено рухнув на софу, нервно сцепила пальцы в замок. То и дело она поглядывала на лестницу, дергаясь, будто сидела на иголках.

Арманд тем временем почти преодолел лестничный пролет, ускоряя шаг с каждой пройденной ступенькой. На сердце у него было тяжко от дурного предчувствия: конечно, девчонка могла попросту простудиться и мучиться горячечными кошмарами, но верилось в это с трудом. Слишком уж знакомой была симптоматика...

"Но этого быть не может. К Исанн никогда не применяли тех же методов, что и к Габриэлле. Да и тесты не выявляли никаких отклонений в течение двух лет..."

Его размышления прервал надрывный вопль, донесшийся из детской. Нечленораздельный, больше похожий на визг раненого зверька... но Арманду не было нужды разбирать слова, чтобы понять их. Не так много времени прошло, чтобы они могли изгладиться из памяти.

Малышка звала мать, умоляя очнуться.

Крики из комнаты родителей все не смолкали. Исанн куталась в одеяло, зажимала уши, накрывала голову подушкой – и все равно слышала их. Мама опять плакала. Громко, надрывно... страшно. Ее крики переходили в визг, визг – в приглушенные всхлипывания... каждый раз, когда они чуть стихали, Исанн с замиранием сердца думала: ну вот и все, закончилось!
Но не успевала она облегченно выдохнуть, как крики начинались снова – и снова Исанн зажимала руками уши, и снова шептала под нос слова, давно уже ставшие для нее молитвой.

"Все хорошо. Все хорошо. Все хорошо".

Особенно высокий и пронзительный визг заставил Исанн подскочить на постели. От резкого движения закружилась голова, комната на миг поплыла перед глазами. Кровь застучала в висках в такт бешено колотящемуся сердцу.

Какое "все хорошо"?! Маме же плохо, а она сидит тут, как трусливая крыска в норе!

Девочка спрыгнула с кровати, едва не упав: от страха ноги сделались ватными, непослушными. Жалобные рыдания матери эхом отдавались в ушах, не смолкая ни на минуту.

"Мамочка, только держись! Я сейчас приду, только не плачь, не плачь, пожалуйста!"

Она бегом кинулась в спальню родителей. Холодный паркет скользил под босыми ступнями; на крутом повороте девочка нечаянно сбила фарфоровую вазу, и та с грохотом рухнула на пол. Осколки больно брызнули по лодыжкам, но Исанн этого даже не заметила: ей бы только быстрее добраться до мамы, которая все кричит и кричит, и ей наверняка очень плохо и страшно...
Комната родителей была совсем рядом с детской: всего-то и нужно, что пробежать полкоридора и свернуть в боковой. Но Исанн казалось, что бежит она уже целую вечность, а проклятые коридоры все не кончаются – только голоса становятся все ближе и отчетливее. Девочка уже могла различить, как папа говорит маме что-то успокаивающее, а она...

– Нет, не трогай меня! Отойди!

Исанн почувствовала, как сердце подскакивает к горлу и тут же падает куда-то в низ живота.

"Да что же опять случилось?! Что с мамой?!"

Заветная дверь появилась так внезапно, что Исанн едва не пролетела мимо нее. С силой хлопнув ладонью по контрольной панели, девочка ворвалась в комнату и застыла на пороге, тяжело дыша.

Родители не обратили на нее никакого внимания. Наверное, даже не заметили, как их дочь в страхе прижалась к дверному косяку, от волнения не в силах ни шевельнуться, ни подать голос.

– Не смей подходить ко мне, Арманд! Ни шагу ближе!

В бледном свете двух лун мама казалась похожей на привидение: взлохмаченные волосы обрамляли сильно исхудавшее, перекошенное гримасой лицо; свободный пеньюар из серебристого шелка перекрутился и практически сполз с ее левого плеча – острого и костлявого, как у нищенки из голодающих кварталов. Из-за полутьмы ее огромные глаза казались запавшими, а кожа – до синевы бледной.

Мама размахивала перед собой чем-то, что крепко сжимала в руке. Исанн не могла понять, что это за предмет: обзор загораживала широкая спина отца.

– Габриэлла, послушай меня, – мягко увещевал он, делая осторожный шаг вперед. Мама тут же отступила назад, практически вжавшись в стену. – Тебе нужно принять лекарство, дорогая. Без него ты переносишь эти приступы слишком тяжело.

Только сейчас Исанн заметила, что в руке он держал шприц. Именно к нему был прикован взгляд матери: застывший, немигающий.

– Неужели?! – из ее горла вырвался смешок, похожий на птичий клекот. – Думаешь, я не знаю, что это такое?! Ты хочешь, чтобы я забыла все, что узнала о тебе... но я вспомню. Я снова все вспомню, и твои наркотики и ручные психиатры этому не помешают... ты хоть знаешь, как это больно? Можешь представить, как я мучаюсь каждый день?!

Она истерически расхохоталась, трясущейся рукой размазывая слезы по лицу.

– Нет, тебе плевать... ты хочешь, чтобы я была спокойной и покладистой. Больше тебя ничто не заботит... тебе плевать, что я схожу с ума. Плевать, что иногда я не могу отличить сон от реальности. Ты даже подумать не хочешь, каково мне!

– У тебя истерика, Габриэлла, – голос отца зазвучал строже, но без угрозы. – Ты сама не понимаешь, что несешь. Положи осколок. Поранишься.

Он шагнул ближе, и мама с криком взмахнула рукой. Острый осколок стекла сверкнул в лунном свете.

– Нет, не смей подходить ко мне! Клянусь, Арманд: я убью себя, если ты сделаешь еще шаг!

Исанн судорожно вздохнула.

"Да что она такое говорит?! Что происходит?!"

Ей хотелось закричать, кинуться к родителям и крепко обнять их обоих – но от страха ноги одеревенели, а голос пропал, словно кто-то крепко держал ее за горло.

– Габриэлла, не говори ерунды, – отец все-таки остановился. Его слова прозвучали как-то хрипло, сдавленно. – Немедленно
убери эту дрянь!

Мама лишь с вызовом вскинула голову и сильнее прижала осколок к шее. Там, где острый кончик кольнул кожу, стремительно набухала темная капля. Еще секунда – и она тоненькой линией скользнула вниз, к ключице.

– Иначе что? Ты не можешь навредить мне еще сильнее, дорогой. Я устала так жить. Каждый день терпеть этот ад... я так больше не могу. Не выдержу...

Ее сильно затрясло. Осколок, судорожно стиснутый в дрожащих пальцах, весь окрасился кровью; на горле появилось несколько новых отметин.

"Мамочка!"

Ноги будто сами собой сделали шаг вперед. И еще, и еще один – все быстрее, все увереннее...
Мама вздрогнула. Ее глаза расширились, а рука чуть опустилась – так, что стекло больше не царапало кожу. Губы беззвучно шевельнулись, будто она собралась что-то сказать...

...и в этот момент отец крепко схватил жену за запястье. Стиснул, пытаясь заставить ее разжать пальцы...

...Что случилось потом, Исанн толком не поняла. Заметила только, как мама дико забилась в руках отца, пытаясь оттолкнуть его. Как страшно, безумно закричала, задергалась еще сильнее, бешено вырываясь...

А потом ее крик оборвался омерзительным булькающим хрипом. Когда Исанн нашла в себе силы посмотреть на мать, та больше не сопротивлялась: лежала у отца на руках, неподвижная и похожая на сломанную куклу. Ее голова запрокинулась, и пышные золотисто-каштановые волосы разметались по полу.

Она не двигалась. Вообще.

– Мамочка?

Голос Исанн прозвучал совсем слабо – тоненько, несмело, как у котенка. Только сейчас она осознала, что сидит в углу комнаты, сжавшись в комок. С трудом совладав с дрожью, девочка поднялась на ноги.

Отец не обращал на нее внимания. Даже не обернулся, когда она подбежала к нему и рухнула на колени.

Мама не шелохнулась и на этот раз. Ее глаза все так же бездумно смотрели в потолок. Отец прижимал ладонь к ее шее, и даже в полутьме Исанн видела, что между его пальцев сочится кровь.

Девочке стало тяжело дышать. В горле встал ком, слезы навернулись на глаза – да так и застыли белесой жгучей пеленой.
У нее даже заплакать не получалось. Слезы не проливались, а воздух застрял в груди, словно сделавшись плотным и тяжелым.

"Этого не может быть. Не может. Не может!"

– Пап... она... она... да?

У Исанн не хватило духу произнести слово "мертва". Просто потому, что так не могло быть. Мама ведь больна – так может, у нее просто припадок? Вот сейчас она откроет глаза, и...

Не глядя на нее, отец разжал окровавленную ладонь. С тихим, почти мелодичным звоном на пол упал острый кусок стекла.

* * *

– Все хорошо, Исанн. Тебе просто приснился страшный сон, дочка.

Девочка не ответила. Не стала ни спорить, ни кричать, ни плакать. Просто неподвижно сидела на постели и смотрела прямо
перед собой.

Страшный сон. Да, конечно. И безжизненное тело мамы. И ее пустой взгляд. И страшная рана на шее. И окровавленные руки папы. Все это сон. Ну а как же еще?

Папа смотрит на нее хмуро и пристально. Лицо у него бледное и осунувшееся, и руки немного дрожат, когда он гладит ее по голове. Его черные волосы теперь скорее темно-пепельные, а у висков и вовсе серебристые.

Это, наверное, тоже сон.

Тяжело вздохнув, отец выходит из комнаты. Из-за двери слышится его голос. Исанн понимает отдельные слова: "доктор", "срочно", "не по комлинку".

Спустя какое-то время он возвращается, держа в руках стакан и какую-то таблетку.

– Это поможет тебе уснуть, малышка. Не бойся.

Исанн молча кивает и покорно глотает таблетку, запив водой. Ей все равно, что это. Ей вообще все равно. Мысленно она еще там, в родительской спальне. Рядом с мамой.

Сон подкрадывается незаметно и быстро. Исанн и не думает сопротивляться. Она хочет уснуть. Крепко, без сновидений.
Может, когда она проснется, эта ночь действительно окажется сном. Ей бы очень, очень этого хотелось...

Последнее, что она замечает – это то, как открывается дверь, и порог переступает седовласый старик в строгом костюме. Кажется, он садится рядом с ней и начинает что-то говорить, но Исанн уже мало что понимает.

"Тебе приснился страшный сон. Этого не было. Спи, Исанн. Спи".

* * *

Даже спустя два года кодовые слова продолжали действовать. Повторяя их, словно колыбельную, Арманд с облегчением наблюдал, как дочь постепенно успокаивается: ее дыхание выровнялось, ручки перестали судорожно сжимать одеяло, лицо расслабилось, приобретая мирное, безмятежное выражение. Вскоре о кошмаре напоминали лишь влажные дорожки слез на щеках – да и те высохнут задолго до наступления утра.

Остаток ночи должен пройти для малышки спокойно. Никаких снов. Никаких воспоминаний.

А потом... трудно сказать. Возможно, наутро дочь все забудет. Возможно – и скорее всего – вспомнит что-то урывками, несвязными образами. Тревожными, но не более.

Хуже всего будет, если память вернется полностью. Вероятность этого была ничтожно мала... но так же ему говорили о возможном безумии Габриэллы. "Вероятность ничтожно мала"... и в результате "безвредные процедуры" превратили его жену в параноидальную истеричку, страдающую приступами неконтролируемой ярости и паники.

Тогда он совершил ошибку. Кошмарную, непростительную... ему следовало просто поговорить с женой, когда она начала шпионить на Мотму. Габриэлла действовала из лучших побуждений, пыталась выторговать у "будущей власти" его жизнь и свободу... дурочка. Да и он не лучше. Мог бы убедить жену, что весь "компромат", который ей любезно показали – не более чем фальшивка. Мог бы открыть ей глаза на реальное положение дел в Республике – в частности, на то, что Мотма сотоварищи едва ли представляла угрозу для него, и уж тем более – для канцлера.

Но тогда идея "подкорректировать" ее память с помощью передовых технологий казалась куда более простой и привлекательной. Каким же самонадеянным идиотом он был...

Но это все дела минувшие. Былых ошибок не исправить. А вот заняться предотвращением их возможных последствий следовало вплотную.

Встав с постели, Арманд в последний раз бросил взгляд на дочь. Та мирно спала, тихонько посапывая.

Конечно, с ней не могло произойти того же, что и с Габриэллой, как Арманд опасался вначале. К малышке никогда не применялась тяжелая психотропика и жесткие методы терапии. Всего лишь гипноз, прекрасно дополнивший заложенные в детскую психику защитные механизмы... это действительно не могло нанести вреда.

С девочкой все будет в порядке. Что же до ее душевного спокойствия...

"Нет времени возиться с ней. Может быть, позже... если нужда не отпадет".

Сейчас у него имелись иные заботы.

Все подотчетные ССБ исследовательские институты давно были переведены на чрезвычайное положение. Но лишь после сегодняшнего происшествия Арманд вспомнил, что упустил из виду кое-что очень важное...

Доктор Хейгел Ирвен. Руководитель проекта, в рамках которого и велось "лечение" Габриэллы. Уволился около года назад... все еще жив и находится под очень слабым надзором.

"В прошлый раз ему хватило ума держать язык за зубами... но сейчас болтовня стоит необычайно дорого. Так, что немудрено и забыть об инстинкте самосохранения".

Лишь на неискушенный взгляд кажется, что на Корусканте невозможно приземлиться незамеченным. Как бы грозно ни выглядели патрули столичных ВКС, сколько бы станций слежения и ботов ни было раскидано по орбите, тысячи преступников, нелегальных мигрантов и темных личностей всех мастей ежедневно прибывали в Галактический город и покидали его, без особых помех минуя расставленные властями преграды. К услугам пилотов, не пожелавших "светить" свои имена, корабли, груз и пассажиров в официальных документах, на нижних уровнях имелись целые космопорты – обычно представлявшие собой хаотичное нагромождение посадочных площадок и кустарных мастерских, обросшее, словно гнилое дерево паразитическими грибами, всевозможными рынками и магазинами, кантинами и борделями, гостиницами и ночлежками, складами и бараками.

Таким был и Ренис'та'Эстэ – старейший из "свободных портов", за столетия существования разросшийся до размеров крупного квартала. Название его происходило не то из старорилотского, не то из архаичного хаттеза, и на Всеобщем звучало – если верить распространенному поверью, потому что точному переводу эта лингвистическая конструкция не поддавалась, – как "благословенная гавань".

"Меткое названьице. Действительно, заповедник – для ворья, пиратов, шлюх, работорговцев, наркодилеров и прочей швали. Деньги здесь крутятся немалые, и полиция с рейдами не суется уже лет эдак двести пятьдесят. А хорошая вероятность словить нож под ребро или бластерный заряд в лоб – дело привычное..."

...Как и вонь. Она тут стояла чудовищная – похлеще, чем на рынках Мос-Эспа. Благо, задания Ордена порой зашвыривали Энакина в места и менее приятные – не было возможности избаловаться, попривыкнув к чистоте и красотам верхнего Корусканта.

"Может, здешние ароматы хоть ненадолго отобьют нюх у Айсардовских ищеек – с непривычки-то. Политический сыск – дело всегда грязное, но редко в прямом смысле".

Поморщившись от особенно резкого запаха – дорога петляла между торговых рядов с сомнительной свежести едой, – Энакин ускорил шаг, решительно проталкиваясь сквозь толпу. Народ ворчал, обкладывал наглеца трехэтажной руганью, но дальше этого дело не шло – особо возмущенным хватало тяжелого взгляда исподлобья и ненавязчивого прикосновения к бластеру, чтобы поумерить гнев. Поблизости то и дело завязывались потасовки, пару-тройку раз раздавались звуки перестрелки, но неприметного парня в поношенном плаще грабители и запальчивые любители почесать кулаки предпочитали обходить десятой дорогой.

На свое счастье: Энакин был настолько взбешен, что с радостью отправил бы первого же алчущего неприятностей на тот свет – со свернутой шеей и раздробленными Силой костями. В районах, подобных Ренис'та'Эстэ, жестокие расправы случаются едва ли не каждые полчаса, и еще одна вряд ли удостоилась бы большого внимания – зато, быть может, удалось бы немного унять ярость, путающую мысли и застилающую глаза кровавой пеленой.

Чем дальше, тем больше ситуация напоминала Энакину лесной пожар: стоило ему хоть на минуту подумать, что дорога к спасению найдена, как ее тут же заволакивали клубы удушливого дыма, и пламя занималось прямо на пути. Вчера ночью он принял окончательное решение: из столицы надо бежать как можно скорее, схватив Падме в охапку и при необходимости заткнув ей рот, чтобы возмущалась не так громко. Но не успел он как следует обдумать дальнейшие действия, как люди Палпатина поспешили подкинуть ему новый "подарок".

На Корусканте было объявлено чрезвычайное положение. Еще затемно улицы заполонили патрули клонов, призванные "оказывать правоохранительным органам помощь в поддержании общественного порядка". По аэротрассам курсировали полицейские скиммеры – тяжелые, бронированные, оснащенные внушительными бортовыми орудиями. Напоминали они скорее малые десантные корабли ВАР, наскоро перекрашенные в цвета столичной полиции. Вполне возможно – ими и являлись.

В воздухе явственно пахло войной. Казалось, на улицах Правительственного района каждый третий носил броню или униформу. Клоны, которых в столице никогда прежде не видели за пределами военных объектов. Полицейские, вооруженные и экипированные явно не для повседневной постовой службы. Крепкие ребята из спецназа ССБ, оцеплением выстроившиеся у здания Сената – защитники или будущие тюремщики для его служащих, в зависимости от ситуации.

Сторонники Палпатина готовились к бойне и даже не скрывали этого. Что хуже всего – они позаботились о том, чтобы жертвы не разбежались.

Если верить ходившим по Храму слухам, в систему Корусканта перебрасывали силы Фарлакской и Уидекской флотилий – в дополнение к "домашней" Корускантской, и без того усиленной чуть ли не вдвое после недавнего нападения. Когда они прибудут на позиции, космос покажется очень маленьким и тесным любому, кто попытается покинуть столицу без ведома властей.

Совсем скоро капкан захлопнется – и Энакин был полон решимости не дожидаться этого момента. Если все сложится благополучно, к вечеру он будет уже далеко отсюда, оставив воюющие стороны жрать друг друга без его с Падме участия.

Надвинув капюшон поглубже, Энакин заспешил вниз по улице – туда, где в разноголосом гаме, реве двигателей и лязге металла вот уже больше сотни лет велась самая оживленная подпольная торговля звездолетами на всем Корусканте. Здесь толпа чуть расступалась, рассеиваясь кто по ангарам и посадочным площадкам, кто по павильонам с более мелким товаром, – и мерзкое ощущение чужого взгляда в спину, преследовавшее Энакина на протяжении всего пути, тут же усилилось. Он даже смог без особого труда определить, что держался навязчивый соглядатай на порядочном отдалении, по правой, более людной стороне улицы – чтобы юркнуть толпу, как только возникнет опасность обнаружения.

"Правильно прячешься, – подумал Энакин с мрачной решимостью. – Статистика убийств и исчезновений в этом районе очень печальная".

Убийство он обдумывал вполне серьезно: ни малейшей жалости оперативники Айсарда у него не вызывали, а их шефу вовсе незачем было знать о его планах. Останавливало только одно: с толпой агент смешивался до зубовного скрежета профессионально, буквально "растворяясь" в ней каждый раз, когда Энакин предпринимал попытку его вычислить. Уловить его образ в Силе тоже не удавалось: слишком уж много народу отиралось вокруг.

Оставалось надеяться, что рано или поздно навязчивый "хвост" обнаружит себя: на кону стояло слишком многое, чтобы позволить ему вернуться к хозяину.

Энакин подчеркнуто неторопливо двинулся вдоль импровизированных ангаров, сколоченных из криво подогнанных друг к другу металлических пластин. За распахнутыми, а где и отсутствующими створками виднелись корабли – от убогих, годившихся разве что на металлолом посудин до настоящих красавцев, смотревшихся в окружающей грязи и нищете, словно бриллианты в куче навоза. Мимо таких Энакин проходил, не задерживаясь: желай он изобразить из себя движущуюся мишень, улетел бы на "Нубиане" еще несколько часов назад.

В поисках крепкого, но достаточно неприметного судна он миновал ангары, выйдя к открытым посадочным площадкам – считавшимся менее безопасными и оттого дешевыми в аренде. Праздношатающейся публики здесь было немного: в основном на пути попадались темные личности (иных в Ренис'та'Эстэ не водилось), осматривающие корабли наметанными, профессиональными взглядами. Некоторые прохаживались по улице в сопровождении дюжих телохранителей, а кто-то имел столь внушительный вид, что никакой охраны не требовалось – и без нее предпочтешь не связываться с эдаким громилой. Верткий оборванец с повадками карманника озирался вокруг с потерянным и несколько затравленным видом, явно подумывая подыскать другое место для "рыбалки".

"Хвост" по-прежнему следовал за Энакином по пятам, прячась в тенях и укрываясь за постройками, назойливый, как болотный москит. Юноша уже всерьез подумывал о том, чтобы прямо сейчас свернуть в переулок, в котором тот скрывался, и решить проблему слежки быстро и радикально, но пока сдерживал себя: местные дельцы недолюбливали буянов, полагая, что те отпугивают покупателей. Если он сейчас ввяжется в стычку с охраной, подыскивать корабль придется где-нибудь еще.

Чтобы сбить соглядатая с толку, Энакин намеренно прошел мимо приличного на вид кореллианского фрахтовика. К этой птичке определенно стоило присмотреться – но позже, когда ищейка Айсарда перестанет дышать ему в спину. Сейчас же он направился к самой дальней из посадочных площадок. Улица к ней вела прямая и пустынная; по обе стороны от нее зияла многокилометровая бездна. Здесь среди прохожих уже не затеряешься...

"...И для несчастного случая с летальным исходом место идеальное, если ему хватит глупости сунуться следом".

Звонок комлинка раздался совершенно внезапно и не ко времени. Выругавшись сквозь зубы, Энакин принял вызов, не потрудившись взглянуть на номер...

– Не лучшее время вы выбрали для покупки корабля, Энакин. Да и место более чем сомнительное.

...Зря, как оказалось.

– Директор Айсард, – процедил Энакин, до боли сжимая комлинк в руке. Пальцы его слегка дрожали от ярости. – У вас, похоже, просто прорва свободного времени. Нет других дел, кроме как следить за мной?

Из динамика послышался негромкий смешок:

– Для вас пара минут всегда найдется. К слову, о времени: не тратили бы вы его на этого ушлого грана, к которому сейчас направились. Вечно торгует рухлядью или кораблями с историей... вот YT-1300, мимо которого вы только что прошли, вполне неплох, и громких уголовных дел на бывшем владельце не висит. Так, разве что по мелочи...

Айсарда, судя по голосу, ситуация откровенно забавляла. Энакину же хотелось взвыть раненым зверем – от досады и смертельного разочарования. От чувства, что надежды, только что такие реальные и исполнимые, пеплом рассыпаются в руках.

Он не стал отвечать. Только стиснул челюсть, чтобы не разразиться потоком брани.

"Это еще ничего не значит. Пусть себе Айсард скалит зубы, сколько угодно. Я найду способ вырваться с Корусканта. Не этот, так другой", – мысленно убеждал себя Энакин, но уверенности не чувствовал. Перед его глазами уже стояли языки пламени, а ноздри щекотал удушливый запах дыма.

– А теперь без шуток, Энакин, – слова Айсарда прозвучали резко и холодно, вмиг утратив прежнюю напускную веселость. – Если хотите купить металлолом для личного пользования – ваше дело, не смею останавливать. Но поднимать его в воздух в ближайшие дни я вам категорически не рекомендую: погода, знаете ли, нелетная, и крупногабаритные корабли сильно затрудняют передвижение по сектору.

Возможно, Айсард продолжил бы свою речь и другими, еще более откровенными угрозами, но Энакин не стал слушать: отключив связь, он в ярости швырнул комлинк на грязную мостовую и для верности припечатал сапогом.

Куда с большей охотой он проделал бы то же самое с Армандом Айсардом или его прихвостнем, все еще отиравшемся поблизости. Последнее он, возможно, еще исполнит... вот только какой теперь в этом толк?

Самый простой и очевидный путь к спасению был отрезан. Весь его план строился на секретности и внезапности – и теперь Айсард лишил его этих двух преимуществ. Возможно, заботься Энакин лишь о себе, он и попробовал бы прорваться через устроенную сторонниками Палпатина блокаду, наплевав на риски... но подвергнуть такой опасности Падме?

Он не мог. Только не зная, на что способны защитные орудия столицы с точно заданными параметрами наведения. Не говоря уже о флоте, действующем по наводке разведслужбы.

Энакин стремительно зашагал обратно, не разбирая дороги. Сапоги выбивали тяжелый ритм по ржавому железу мостовой; рука сжимала рукоять бластера – совершенно бесполезного, как и световой меч, висевший на другом боку.

"Найдется и другой способ. Бывали передряги и похуже", – повторял он, словно заклинание, в то время как полуоформленные видения застилали взгляд и гремели в ушах похоронным маршем.

Он не мог допустить, чтобы хоть одно из них воплотилось в реальность. Но как? Черт побери, как?!

Поглощенный своими мыслями, Энакин совершенно забыл о соглядатае, следовавшем за ним попятам. Но стоило ему пройти мимо двух ангаров, стоявших вплотную друг к другу, как закутанная в плащ фигура сама вышла из тени и преградила ему дорогу.

– Постой, Энакин. Нам надо поговорить.

И Оби-Ван откинул капюшон, одновременно открываясь в Силе.

Айсард рискует. Переклинит Энакина и все.

Это с Энакином бывает, да) Айсард надеется, что переклинит в нужную сторону - что не факт.

Слишком они разные люди, а человек, как правило, по себе меряет.

Не сказала бы что он Энакина по себе меряет. Айсард Энакина мальчишкой считает, вспыльчивым и дурным. Он думает, что если такого одной рукой хорошенько прижать, а второй показать конфетку, то он сделает все, что угодно.

Ну в чем-то по себе? Он то сам за конфеткой побежал? Или я не поняла, он за Империю по идейным соображениям?

Ну, бегать за конфетками (читай - собственной выгодой) вообще свойственно всем людям без исключения Вопрос лишь в том, что именно человек считает выгодой.

Так что при чем здесь "по себе"? У них с Энакином и приоритеты, и положение совершенно разное. Арманд действует, главным образом, по собственному почину, в то время как Энакин мечется между альтернативами одна другой хуже. Цель Арманда как раз в том, чтобы угрозами и посулами сделать противоположную сторону для Энакина совершенно непривлекательной (ну и сорваться с крючка не дать).



Думаю, здесь всего понемногу - и личной выгоды, и идейных соображений. Одно другого совершенно не исключает.

Я понимаю, что всего понемногу, а вот если у Айсарда конфетку отобрать, станет он за одну идею биться? Или прочувствует доводы Мон Мотмы? Почему то мне кажется, что Энакин стал бы.... Или нет?

А у него уже без вариантов: даже если выгода вдруг станет сомнительной, он в процессе строительства Империи по уши завяз. Вздумает свернуть - быстро станет трупом, причем еще неизвестно, кто его раньше прикончит: бывшие противники или бывшие же союзники.



За какую идею?) У Энакина идея одна - благополучие близких. Остальное его ну вообще никак не волнует: джедайские идеалы давно уже поперек горла стоят, республиканские - глубоко фиолетовы, имперские - может, и ничего, только уж больно неприятные люди их в жизнь претворяют. И все отчего-то предполагают его эксплуатацию в хвост и в гриву, что тоже не радует.

Выходка Энакина практически не удивила Оби-Вана – лишь подтвердила худшие опасения. Он давно уже знал, что с его бывшим учеником не все ладно. То, как близко он подошел к Темной Стороне, было очевидно для всех – разве что Падме свято верила в непогрешимость своего рыцаря, не понимая, что сама же и подталкивает его к гибельной грани.

Да и сам Оби-Ван хорош, конечно. Потакал им обоим, старательно не замечая их тайной связи. Даже выгораживал Энакина перед Советом, когда разоблачение особенно низко нависало над его головой – а ведь должен был сам пресечь это безобразие на корню. Силком вернуть отбившегося от рук ученика на путь истинный, решительно напомнив тому: правила писаны для всех – и для Избранного не в том числе, а в особенности.

Но Оби-Ван не смог. Не нашел в себе сил так сурово обойтись с лучшим другом – и теперь, глядя в полубезумные от гнева глаза бывшего падавана, он пожинал плоды своей мягкотелости.

Верно все-таки говорил магистр Винду: в Кодексе каждая строчка находится на своем месте. Пренебрег хотя бы одной – уже ступил на скользкую дорожку.

– Поговорить? – переспросил Энакин, презрительно скривив рот. – Что же такого важного ты хотел сказать, что выслеживал меня через пол-Корусканта?!

О, Оби-Ван многое хотел ему высказать. О его эгоизме, безответственности, подлости... претензий накопилось столько, что хватило бы на хороший список. По правде говоря, заготовленная речь – та, что выверенная и спокойная, – напрочь вылетела из головы, как только стало ясно: Энакин действительно намеревался бежать. Предать Орден. Оставить его в самый трудный час, дав деру, словно крыса с тонущего корабля.

С огромным трудом магистр взял себя в руки. Гнев – плохой советчик, а для джедая и вовсе недопустимый.

– И не зря выслеживал, как видно, – Оби-Ван выразительно обвел рукой приземистые ангары, видневшиеся по обе стороны улицы. – Только не говори мне, что ты выбрался сюда просто поглазеть на корабли!

Подсознательно он ожидал – хотя понимал, что ничего подобного будет, – привычного смущенного взгляда и многозначительного "ну-у-у", как бывало всякий раз, когда Энакина ловили на очередной шалости.

Вот только ученик давно уже вырос, и неодобрение Оби-Вана волновало его примерно так же, как мудрые слова Кодекса.

– Результат вышел именно таким, если тебя это успокоит, – выплюнул он со злой досадой. – А теперь уйди с дороги... учитель.

Энакин решительно шагнул вперед, с явным намерением оттолкнуть Оби-Вана в сторону, но тот снова преградил ему путь.

– Нет, Энакин, – на этот раз и магистру не удалось сдержать эмоций: гнев, звучавший в его голосе, нипочем не удалось бы выдать за сдержанное недовольство мудрого наставника. – Так просто ты от этого разговора не отделаешься. И откладывать его на потом я не намерен.

Он чувствовал, как беснуется вокруг бывшего ученика Сила – чуждая, угрожающая... темная. Казалось, даже воздух рядом с ним слегка дрожал, нагретый чудовищным жаром – неощутимым в материальном мире, но через Силу обжигавшим не хуже напалмового пламени.

В тот момент Оби-Вану испугался по-настоящему – не за себя, за Энакина. Каждый может потерять контроль над собой, поддавшись темным эмоциям. Но гнев и страх – лишь путь во Тьму, по которому еще нужно пройти... и первый шаг ты делаешь, начиная черпать из них силы.

Так, как Энакин – сейчас.

– Что ж, хорошо, Оби-Ван. Давай поговорим, – сипло прохрипел он, ступив вперед. Теперь друзья стояли так близко, что каждый мог почувствовать на лице разгоряченное дыхание другого. – Что именно ты хочешь узнать? Почему я не желаю снова лезть в мясорубку за чужие интересы? Почему жизни моей жены и ребенка для меня важнее всей этой черно-белой орденской демагогии? Почему я не рвусь защищать шкуры кучки политических аферистов, которым не обязан ровным счетом ничем? Что из этого тебе непонятно?!

Каждое слово било наотмашь. Вот оно значит как... интересы Ордена и для него – чужие. Борьба Света и Тьмы – не более чем демагогия. Те немногие, кто готов бороться за будущее Республики – кучка политических аферистов, не стоящих уважения и поддержки.

Оби-Вану с трудом верилось, что Энакин мог всерьез сказать нечто подобное. Его друг. Боевой товарищ, с которым они прошли огонь и воду. Младший брат.

Неужели эта... гниль сидела в нем всегда, а Оби-Ван был слишком слеп, чтобы заметить?

"Нет. Он просто не в себе. Палпатин заморочил ему голову сильнее, чем я думал. Энакин и сам не понимает, что несет".

Быть может, Оби-Вану следовало бы сбавить тон. Обратиться к бывшему ученику менее резко, тщательно подобрав и взвесив слова... но Энакин не был единственным, чьи нервы до предела вымотали война и события последних дней.

– Нет, Энакин. Не это, – негромкие слова Оби-Вана были полны горечи, но взгляд оставался все таким же твердым. – Мне интересно, когда мой лучший друг успел превратиться в жалкого труса. Как ты можешь даже думать о том, чтобы покинуть Орден в такой момент? Выжить самому, а остальное пусть огнем горит – так, Энакин? Дружба, долг – это все пустые слова для тебя?

На миг показалось, что лицо Энакина дрогнуло, а в его глазах мелькнуло нечто похожее на... вину? Стыд? Сомнение?

Это уже что-то. Значит, он готов слушать. Значит – не лишился разума окончательно.

И Оби-Ван продолжил давить, в надежде, что резкие слова подействуют на друга отрезвляюще.

– У нас на счету каждый боец, Энакин – тем более такой, как ты. Ты подумал о том, скольких обречешь на гибель своим бегством? Орден – твоя семья, Энакин. Ты не можешь...

Взгляд Энакина вновь остекленел, и нечто жуткое, непривычное появилось в глубине его глаз. Словно пламя, подсвечивающее радужку изнутри золотисто-янтарными отблесками.

– Моя семья – это Падме и наш ребенок. И я не могу позволить им погибнуть.

Тьма сгустилась вокруг него еще плотнее. В Силе это выглядело так, словно тени обволакивали фигуру Энакина, ложась на плечи тяжелым плащом и сплетаясь непробиваемой броней на груди. Отрезая юношу от Оби-Вана и всего, что тот пытался сказать ему.

Но магистр не собирался сдаваться. Пусть даже Энакин не желал ничего слушать – он все равно достучится до этого глупого юнца.

– А ты думаешь, Падме простит тебе эту трусость? – спросил Оби-Ван с вызовом. – Она преданна Республике всем сердцем! Твое предательство тяжело ранит ее, Энакин. Она никогда не простит тебя. А вздумаешь удержать ее от борьбы – возненавидит. Или ты настолько слеп, что не видишь этого?

– Довольно. Окончим этот разговор.

Энакин тяжело дышал. Казалось, еще немного – и он в ярости бросится на бывшего учителя.

– И не подумаю. Что, правда колет глаза? Так очнись, Энакин. Очнись и начни уже вести себя, как подобает рыцарю-джедаю и Избранному, а не истеричному подростку!

Оби-Ван не успел даже понять, что произошло. Почувствовал лишь, как всколыхнулась окружавшая Энакина Тьма и, повинуясь резкому движению руки, бросилась вперед и невидимой удавкой сдавила шею. Не ожидавший подобного, Оби-Ван беспомощно схватил ртом воздух и захрипел, не в силах протолкнуть его в горло.

"Тьма. Он использует ее! – пронеслась в голове ужасающая мысль. – Он все-таки..."

Додумать он не успел: стальная хватка вдруг разжалась, и Оби-Ван тяжело рухнул на ноги, едва сумев удержать равновесие. Потирая горло и судорожно глотая воздух, он увидел, как Энакин с ошарашенным видом отшатнулся назад. Поднес к глазам слегка дрожащую руку и так пристально уставился на нее, словно не был уверен, что конечность принадлежит именно ему.

Сквозь стучащую в ушах кровь до Оби-Вана донеслось тихое ругательство.

– Энакин? – позвал он и тут же зашелся кашлем. – Что... что, черт побери, это было?

Энакин казался не менее потрясенным, чем сам магистр. Сейчас он вновь стал походить на себя: полубезумный монстр, окруженный подавляющей аурой Темной Стороны, то ли исчез, то ли затаился до поры.

– Я... понятия не имею, – прошептал Энакин хрипло. Дыхание его было таким тяжелым, будто не он только что пытался придушить Оби-Вана, а наоборот. – И... прости. Я не понимаю, что на меня нашло... как это вообще получилось.

Оби-Ван промолчал, не нашедшись с ответом. Мыслей в голове крутилось даже слишком много, но все – обрывочные, хаотичные, и каждая норовила сорваться с языка вперед другой.

Что бы сейчас ни произошло, ясно одно: это проблема, и проблема крупная. Вот только Оби-Ван понятия не имел, как к ней подступиться.

– Энакин...

Оби-Ван и сам не знал, что собирается сказать - но чувствовал, что хоть что-то сказать нужно. Но бывший ученик вдруг сделал шаг назад и покачал головой. Его лицо приобрело нечитаемое, сосредоточенное выражение – как бывало всякий раз, когда Энакин не желал делиться своими мыслями и переживаниями с кем бы то ни было.

– Мне нужно побыть одному, – сказал он твердо. – Обдумать все это. Не пытайся следить за мной снова, Оби-Ван... прошу тебя.

И он стремительно, едва не переходя на бег, зашагал вниз по улице. Прежде чем Оби-Ван успел опомниться, Энакин уже пропал из виду, смешавшись с толпой на рынке.

* * *

– Душил, значит? – задумчиво переспросил директор Айсард. – На расстоянии?

– Именно так, сэр, – торопливо подтвердил агент и украдкой, приглушив динамик комлинка, прочистил горло: жара и пыльный воздух нижних уровней превратили устный отчет в настоящую пытку. – Боюсь, я не могу объяснить природу этого явления, но...

– Вам и не нужно. Вы свою задачу выполнили, агент Тревор. Сворачивайте слежку и возвращайтесь в штаб.

– Есть, сэр, – отчеканил шпион с нескрываемым облегчением: носиться по всему Корусканту за неуравновешенным джедаем – та еще задачка, напоминавшая завуалированный смертный приговор.

Но, похоже, вместо бесславной гибели в Корускантских трущобах его ждали неплохие премиальные.

"Как же все-таки вовремя объявился второй джедай! Еще немного, и этот псих точно бы меня засек".

В самый разгар совещания у Мон требовательно запиликал комлинк. Женщина сбросила вызов, даже не глянув на экран: серьезные вопросы по незащищенным каналам голосвязи не обсуждались, а все остальное вполне могло подождать пару часов.

Видит Сила, ей сейчас не до горестных стенаний родных и знакомых, напуганных вчерашними новостями.

– Во время чрезвычайной сессии Сенат будет охраняться сильнее некоторых военных объектов, – продолжал тем временем магистр Винду. По своему обыкновению джедай был бесстрастен и непоколебим как скала, и походил на полководца, доносящего до офицеров план сражения. – Помимо полиции и Сенатской гвардии там уже находятся два взвода клонов численностью по двадцать пять единиц каждый, а также три отряда спецназа ССБ, от десяти до шестнадцати человек в каждом. Скорее всего, в последний момент эти цифры возрастут вдвое, а то и втрое: люди Палпатина явно планируют вооруженное столкновение, и вряд ли они были настолько любезны, чтобы предоставить нам подлинные сведения о своих силах.

По гостиной пронеслись встревоженные шепотки. Членам Комитета Спасения, как неофициально называла себя верхушка Делегации, смелости было не занимать – но сейчас им предстояло добровольно шагнуть в смертельную ловушку, даже издалека щерившуюся оружием, словно капкан – зубьями. У Мон и самой неприятно крутило живот и холодели ладони при мысли о завтрашнем дне, но она хорошо понимала: иного выхода, кроме как встретить опасность лицом к лицу, у нее нет. Ни у кого из них нет.

– И мы собираемся шагнуть в распростертые объятия Айсардовских амбалов, как нерфы на скотобойне?! Я по-прежнему настаиваю, что мы должны бежать с Корусканта прямо сейчас, пока у нас есть хоть какой-то шанс покинуть его живыми.

– Фэнг, мы это уже обсуждали...

– Тебе легко говорить, Бейл – с твоими "чистыми" счетами и положением умеренной оппозиции! – еще сильнее взвился Зарр, имея в виду уготованную альдераанцу роль: из всего Комитета только он и Терр Танил, сенатор от Сенекса, должны были формально сохранить верность Республике – военное присутствие режима в их секторах было слишком сильно для открытого бунта. – Это представление, которое вы задумали, может окончиться нашими похоронами – и гибелью всего, за что мы боремся!

Спор грозил перерасти в склоку, долгую и бесплодную: подобралась, явно намереваясь сказать свое веское слово, синекожая Чи Иквей, всегда призывавшая к максимальной осторожности, упрямо вскинул голову и грозно сверкнул глазами Бел Иблис – сторонник решительных действий, презиравший малодушие и полумеры... Мон, глубоко вздохнув, развела руки в стороны, чтобы громким хлопком привлечь к себе внимание и призвать собрание к порядку. Но ее опередили.

– Вы можете попытаться бежать прямо сейчас, сенатор Зарр. На первом же корабле, капитан которого согласится прорываться через блокаду ради ваших денег, – зычный голос Мейса Винду разнесся по комнате, легко перекрывая голоса спорщиков – которые, впрочем, незамедлительно смолкли. – Без предварительного досмотра из столицы не выпускают даже суда Ордена, а у флота, патрулирующего сектор, приказ стрелять на поражение после первой же попытки не подчиниться его командам. Я бы сказал, что путь до Раксус-Секундуса вас в этом случае ждет нелегкий.

Даже Масу Амедде никогда не удавалось заставить спорящих сенаторов умолкнуть так быстро. Какое-то время в воцарившейся тишине слышалось только беспокойное дыхание собравшихся, да кто-то из мужчин отчетливо скрипнул зубами.

– Но... как же мы тогда покинем Корускант после чрезвычайной сессии? – слова Падме звучали до непривычного тихо, без ее обычного пыла и уверенности. Сама она была так бледна, что этого не скрывал даже полный макияж; ее руки лежали на животе, крепко сцепленные, одна поверх другой. – Быть может, наше отступление прикроют флотилии, оставшиеся под командованием джедаев?

Падме уже задавала такие вопросы прежде – и всегда получала ответы один другого уклончивее. Хотя все они были в одной лодке, Мон до сих пор сомневалась в порой слишком идеалистичной и порывистой соратнице: все-таки решение проблемы они с Гармом и магистром Винду нашли довольно-таки... спорное, даже по нынешним временам.

Но теперь уже поздно и спорить, и метаться... и скрывать информацию, которая и так вскоре перестанет быть тайной.

– К сожалению, сенатор Амидала, положение Ордена на флоте еще более тяжкое, чем в армии. Боюсь, под нашим контролем не осталось ни одной флотилии – даже если кого-то из мастеров и рыцарей еще именуют адмиралом, на деле командование полностью узурпировано ставленниками Палпатина.

Магистр благоразумно умолчал, что большинство джедаев покинуло свои посты заблаговременно, кто в одиночку, а кто – уведя с собой по-настоящему преданных людей и клонов. И без того его слова были слишком горькими и – как бы Винду этого ни скрывал – болезненными для самолюбия.

– Тогда остается лишь... – не договорив, Чи Иквей прижала пальцы ко лбу. – Прошу прощения, что-то голова закружилась...

От Мон не укрылся быстрый взгляд, которым подруга окинула остальных: проверить, от кого кроме них с Падме до последнего утаивали особенно спорные детали плана.

– Совет Конфедерации согласился выделить несколько оперативных соединений флота для наших нужд. Эти силы слишком малы для полноценного противостояния с республиканским флотом, но они оттянут на себя внимание противника и, если возникнет такая необходимость, обеспечат огневое прикрытие.

– Значит, теперь мы должны доверить наши жизни сепаратистам?! – воскликнул Фэнг, которого тоже не посвятили в детали побега – из-за его пагубной привычки слишком много болтать. – Одно дело – заключать с ними финансовые сделки, но просить их об атаке на Корускант и защите в бою...

– Технически, мы теперь все – сепаратисты, не считая Бейла и Терр, – холодно напомнила Мон. – И судя по тому, какие потери понесла Республика в этой войне, у нас нет причин сомневаться в боеспособности войск Конфедерации.

– Это... отчаянное решение, Мон, – с грустью произнесла Терр, сокрушенно покачав головой. – После этого вас объявят предателями и перебежчиками даже те, кто прежде сохранил бы нейтральную позицию.

– И ты в том числе, Терр. Как раскаявшаяся оппозиционерка, ты должна будешь решительно осудить столь возмутительный шаг. – Дождавшись от соратницы вымученного, но уверенного кивка, Мон немного смягчилась, перейдя с командного тона на покровительственный:

– Мы все знали, на что идем. Режим подпишет нам смертный приговор вне зависимости от того, какими методами мы будем вести борьбу. Полагаю, больше возражений против военной помощи наших союзников не будет?
Возражений ожидаемо не последовало. Убедившись, что страсти поутихли, Винду продолжил речь:

– Вы полетите на легких корветах производства Сиенара. Это быстрые, маневренные и надежные корабли с хорошим вооружением. Для... – он на миг запнулся, вовремя проглотив слово "бегство", – ...отступления лучшего варианта не найти. Поведут их лучшие пилоты Ордена. Вам нечего опасаться, господа и дамы.

Последнее заверение было встречено молчаливым скептицизмом – да и сам магистр озвучил его больше для проформы, прекрасно понимая: на ближайшие несколько лет слова "нечего опасаться" останутся для каждого из мятежных сенаторов в лучшем случае сильным преувеличением.

– Скольких рыцарей вы готовы выделить для нашей защиты во время заседания? – резкий голос Гарма вернул всех к делам более насущным. – В здании Сената уже сейчас не продохнуть от военщины. Вряд ли десятка рыцарей, как вы планировали вначале, хватит на такую ораву.

– Значит, выделим столько, сколько потребуется, – невозмутимо ответил мастер-джедай. – К тому же господин Роланд Артемиус выразил готовность поддержать нас войсками Департамента юстиции.

– Наконец-то хоть какой-то толк от этой старой крысы! А то можно было подумать, что он сговаривается с врагом за нашими спинами.

– Гарм, хотелось бы тебе напомнить, что эта "старая крыса" – наш единственный союзник в республиканских властных структурах, – Бейл посмотрел на кореллианца с возмущением: недоверие Иблиса к ушлому законнику было хорошо известно, но его манера это недоверие выражать по поводу и без раздражала не меньше извечного брюзжания Зарра.

– И как долго он будет оставаться на своем посту после того, как в открытую выступит на нашей стороне?

– Это не столь важно, сенатор Иблис. Важно то, что он будет занимать свой пост завтра. Надеяться на большее – в нашем положении недопустимая роскошь.

Всего несколько слов, произнесенных холодным, бесстрастным голосом – и дискуссия окончилась, не успев завязаться. Приговор, оглашенный магистром Винду, не подлежал обсуждению – хотя в другое время Бейл непременно вступился бы за соотечественника, резонно возразив: недопустимая роскошь – это легкой рукою пускать в расход союзника, чья сеть шпионов и осведомителей в чем-то могла сделать честь даже ядовитому спруту ССБ.

Имелись свои сомнения на этот счет и у Мон. Но иного, совсем иного рода...

"Бейл может думать о своем земляке все, что угодно. Но Гарм, как всегда, дает людям характеристики резкие и точные: Артемиус – крыса. Старая, хитрая, умная крыса. А крысы, как известно, бегут с тонущего корабля..."

– А теперь, если ни у кого нет возражений, вернемся к плану завтрашней эвакуации.

Окинув притихшее собрание тяжелым взглядом, отбивавшим на корню всякое желание перечить, магистр активировал небольшой голопроектор, стоявший в центре стола. Над ним немедленно развернулась трехмерная проекция, поделенная на две части: слева – подробная схема Сената, на которой горели ярко-красным служебные коридоры и запасные выходы, справа – карта прилегавших к нему улиц.

– Дамы и господа, прошу всех слушать предельно внимательно. От того, как четко вы будете представлять себе план действий, может зависеть ваша жизнь и свобода.

Отбросив посторонние мысли, Мон вся обратилась в слух. Если что и не входило в ее планы, так это героическая, но оттого не менее глупая смерть.

* * *
Много позже, когда сенаторы разошлись кто по домам, кто по делам, а кто – по дорогим ресторанам, заливать страх и сомнения вином, а то и чем покрепче, – Мон вспомнила о пропущенном звонке.

Взглянула на список вызовов она из чистого любопытства, не собираясь перезванивать: и тело, и разум отчаянно требовали отдыха, а нервы – успокоения, чего уж точно не даст разговор со взволнованными близкими. Посторонние на этот номер не звонили с тех пор, как чандриллианка начала карьеру в Сенате.

На экране высветилось текстовое сообщение от Сейли Маннэа. Мон слегка улыбнулась: к этой малышке, дочери своей подруги и, по совместительству, контакта в директорате "Технологий Санте/Сиенар", сенатор питала искреннюю привязанность. Даже жаль, что они вряд ли встретятся снова.

Однако с первых же строчек стало ясно, что Сейли в этом сообщении принадлежит только номер.

"Здравствуйте, тетя Мон. Мне ведь еще можно вас так называть? Простите, если нет. Я хотела попросить прощения за все, что вам вчера наговорила. Я очень расстроилась и испугалась тогда, но теперь мне кажется, что в чем-то вы были правы. Кажется, мне все-таки нужна ваша помощь. Вы что-то знаете про то, что случилось два года назад. Боюсь, кроме вас никто мне правды не скажет. Если вы все еще хотите мне помочь, я буду ждать вас сегодня там же, где мы встречались вчера, в 19:00. Не звоните мне, мой комлинк могут отслеживать и прослушивать. Исанн".

Мон перечитала письмо несколько раз, но так и не смогла понять, было ли оно составлено самостоятельно, или же под диктовку. Девочка, похоже, волновалась, когда писала его... но разве не будет ребенок волноваться, набирая сообщение-приманку под контролем грозного отца?

Мон немного покрутила комлинк в руках, раздумывая: а не рискнуть ли? С Исанн в качестве заложницы ее шансы на выживание многократно повышались...

...Или снижались до нуля, если малышка принесет в кармашке платьица маячок, а на хвосте – отряд спецназа.

От Арманда Айсарда можно было ожидать всего, что угодно. Особенно сейчас.

"Прости, детка, – с искренней грустью подумала Мон, стирая сообщение. – Планы изменились. Мне бы сейчас помочь самой себе..."

Я прям хочу посмотреть на то, как беглецов будут сбивать на взлете... А Винду не придет светлая мысль Палыча прирезать под занавес?

Кровожадная вы)



Само собой. Не отпускать же. Вопрос в том, как у него это получится)

Кровожадная
Винду сам рискует из камеры не выйти. Или он туда пойдет с компанией единомышленников?

Рискует) Но его проблема в том, что он самоуверен до крайности. Он думает, что уже победил Палпатина однажды, и легко сделает это снова - тем более что давать Сидиусу оружие честной схватки ради никто не собирается.

Мочить, мочить всех сепаров. Секатором. И департаментом юстиции, ибо нефиг. Орган власти, а "ситх" - не повод для госпереворота.

Ну зачем же секатором в век высоких технологий?)



Забегая вперед, дедуле, возглавляющему департамент юстиции, ситуация не шибко нравится) Не столько своей незаконностью, сколько тем, что ему ничем хорошим не светит.

Хорошо, хорошо: лайтсекатором)))

Я просто на самом деле являюсь не самым средним государственным служащим, в связи с чем у меня действия Ордена вызывают физический зубовный скрежет)))
Менять верховного канцлера - да на здоровье. Смещать и ставить внезапно - нафиг-нафиг!)))

Согласна. Вообще тот факт, что военизированная секта позволяет себе такие финты (с полным сознанием собственной правоты, что интересно!) многое говорит о состоянии Республики... вот до чего может довести перекладывание функций армии и правоохранительных органов (даже частичное) на плечи религиозной организации.

Более того! Я вот м/у 2 и 3 эпизодом никак не могу понять: а с какого перепугу вообще этот орден, от которого последние 1000 лет толку как от АТ-АТ пуду, получил право командования ВАР?!
Где логика?! "Мы не войны!" - Давайте сделаем их генералами!!!


*бьётся головой об ситские голокороны*
"Они бы ещё флажками ему дорогу обозначили - чтобы не сбился" (с) Его сын

Ну, это их "мы не воины" крайне сомнительно, учитывая, что Республика бросала джедаев на разрешение практически любого конфликта (ввиду отсутствия вооруженных сил общегосударственного уровня) еще до сепаратистского кризиса) А иногда они и сами лезли наносить справедливость куда надо и не надо... ничего себе - "не воины"!)

Так что решение, на самом деле, логичное. А заодно оно помогло Палычу наглядно продемонстрировать, как Орден зарвался и злоупотребляет своей властью и влиянием в Республике.

– Исанн, с тобой точно все в порядке?

Девочка бросила на гувернантку угрюмый взгляд и, молча кивнув, отвернулась. Какой это одинаковый вопрос по счету, пятый за последний час? Когда же до этой женщины дойдет, что Исанн не хочет с ней разговаривать, да и видеть тоже?

Сегодня мадам Дереле раздражала ее больше обычного. Постоянно крутилась поблизости, не позволяя остаться в одиночестве ни на минуту. Хотелось накричать на нее или сказать что-нибудь гадкое, чтобы назойливая воспитательница растеряла свое напускное сочувствие и убралась куда подальше. Но не уйдет ведь, а только раскудахчется хуже прежнего. Исанн уже попросила оставить ее в покое – причем вежливо попросила, улыбнулась даже! – а гувернантка чуть ли не в слезы ударилась от жалости к "бедному ребенку" и заставила выпить какую-то таблетку. Исанн, правда, эту гадость украдкой выплюнула: после вчерашнего сна она стала очень настороженно относиться к лекарствам, особенно к тем, что от нервов.

Надо сказать, настороженно относиться она начала абсолютно ко всему в родном доме. А точнее – ко всем. К гувернантке, которую и прежде считала слишком заботливой и милой для наемной работницы. К охране, которую до этого даже не замечала: ну стоят себе вооруженные ребята в бронежилетах по периметру дома и у входов в пентхаус, ну и пусть стоят... а теперь они стали казаться какими-то зловещими, будто стража в тюрьме. Но они не были и в половину такими зловещими, как телохранители Исанн, Джейс и Элдбер. Раньше бывшие спецназовцы даже нравились девочке: с ними можно было поговорить об оружии и разных планетах, а если мило похлопать глазками и принести угощение с кухни – то и об их боевом прошлом, спецоперациях и забавных случаях на службе.

Только сейчас Исанн начала осознавать, что на самом деле значили те захватывающие дух рассказы. Что милые, немолодые уже люди, которых она наедине называла "дядями" и таскала им свежую выпечку с чаем или кафом, были способны убить человека и не поморщиться. Что они с готовностью выполнят любой приказ ее отца, каким бы страшным он ни был. Абсолютно любой.

Если бы ей сказали об этом раньше, она бы только пожала плечами и отмахнулась: "Ну они же папины приказы выполняют, а не чьи-то еще".

Но раньше – а вернее сказать, еще вчера, – Исанн не боялась папу.

Девочка встрепенулась, почувствовав мягкое прикосновение к плечу. Скосив глаза, она увидела Сибиллу, опустившуюся рядом с ней на колени и смотревшую так сочувственно, будто ей действительно было до подопечной какое-то дело.

– Детка, ну что случилось? – негромко спросила она, нежно проводя по щеке Исанн тыльной стороной ладони. – Не отмалчивайся, пожалуйста. Я ведь беспокоюсь за тебя, пойми. И твой папа тоже. Ты так нас вчера напугала...

"Нас. Ага, конечно... папа наверняка понял, что со мной ночью творилось. Иначе бы Сибилла так вокруг меня не увивалась и не пыталась подсунуть успокоительное, чуть только я не так на нее посмотрю".

– Ничего не случилось, мадам Дереле, – Исанн насилу выдавила улыбку – и хоть обычно такое притворство получалось у нее без труда, сейчас рот аж свело от напряжения. – Я просто не выспалась немного из-за кошмаров... я за папу очень волнуюсь, понимаете? – добавила она почти искренне.

За отца девочка и в самом деле волновалась – несмотря ни на что. Да, ей было страшно и больно думать о том, что он сделал с мамой... и может сделать с ней, когда поймет, что дочка помнит больше положенного. Но куда ужаснее была мысль, что он не вернется. Что до него доберутся джедаи или Артемиус, или подосланный кем-то из Делегации наемный убийца.

Исанн изо всех сил заставляла себя не думать об этом – потому что стоило ей увлечься подобными размышлениями, и она вновь превращалась в маленькую никчемную девочку, которая только и может, что трястись, забившись в уголок, и ждать помощи и защиты взрослых. А Исанн ненавидела быть такой.

Нет уж, со своими страхами она разберется сама. Сама разузнает о маме все возможное – и тогда в лоб спросит у отца, что в ее догадках правда, а что нет. Не убьет же он ее за это...

"Ничего он мне не сделает! Я же его дочка, все-таки. Любимая. Все будет хорошо, – думала Исанн, украдкой облизывая пересохшие губы. Убедить себя в этом оказалось не так-то просто, но девочка очень старалась. – У меня все обязательно получится. Но для начала надо отвязаться от няньки".

Сибиллу ее объяснение, похоже, немного успокоило. По крайней мере, она наконец-то перестала пялиться Исанн прямо в глаза.

– Милая, я разве не говорила тебе, что не стоит забивать головку такими вещами? – спросила она ласково. – Ради всего святого, не придавай ты значения всему, что говорят по ГолоСети... им бы, стервятникам, только народ пугать, набивая себе рейтинги! Все будет в порядке, вот увидишь.

– Я тоже в это верю, мадам, – отозвалась Исанн, с трудом удержав на лице полагающееся "милой девочке" выражение. Гувернантка то ли была набитой дурой, то ли считала такой ее.

"Вот и хорошо, если она считает меня глупым ребенком. Значит, ничего не заподозрит".

Пересилив себя, Исанн прижалась к воспитательнице и крепко обняла ее за талию. Сибилла удивленно охнула и неловко погладила девочку по голове, явно растерявшись. Обычно Исанн так себя не вела, потому что твердо знала: гувернантка – всего лишь обслуживающий персонал, и мила с ней только потому, что получает за это хорошие деньги.

А еще она твердо знала, что лучший способ обмануть человека – это показать ему именно то, что он ожидает увидеть. Так папа как-то сказал, а уж он-то во вранье разбирается.

Сибилла хотела увидеть напуганную до полусмерти малютку, которой очень нужно, чтобы кто-то взрослый приласкал ее и успокоил. Вот она и увидит... а заодно перестанет ходить за малюткой попятам, решив, что та будет послушной и смирной.

– Спасибо, Сибилла, – прошептала Исанн, старательно шмыгая носом. – За то, что вы так обо мне заботитесь. Простите, если иногда я веду себя как противная избалованная девчонка. Я... я не знаю, что делала бы без вас. Вы такая хорошая...

В ответ гувернантка еще крепче прижала ее к себе. Исанн внезапно подумалось, что прикосновения у нее нежные, как у мамы когда-то... и мерзкой фальши в ее ласке, в отличие от Мотмы, не чувствуется. Может, она и правда что-то значит для Сибиллы? Хотя бы немного?

"Дура! Заигралась, называется. Повариха в ресторане вкусно готовит не потому, что хочет клиентов порадовать, а потому что работа у нее такая. А у Сибиллы – делать вид, что она обо мне заботится".

Исанн чуть отстранилась и посмотрела на гувернантку самым милым взглядом, на который только была способна. Боялась даже, что переигрывает, но по лицу Сибиллы поняла, что все делает правильно.

– Мадам, можно я пойду посплю? Мне сегодня ночью было очень плохо, и я совсем не выспалась.

Сибилла ласково взъерошила ей волосы.

– Конечно, детка. Если тебе что-нибудь понадобится, можешь позвать меня в любой момент. И обязательно скажи, если снова почувствуешь себя нехорошо, ладно?

"Чтобы ты тут же доложила об этом отцу. Ну уж нет, не надо мне его врачей!"

– Конечно, мадам.

Вежливо кивнув гувернантке, Исанн поплелась к лестнице – пусть ей и хотелось броситься наверх бегом: сердце от волнения стучало часто и тяжело, а в голове крутилась глупая, но очень назойливая мысль "не успею!". Но образ маленькой несчастной девочки надо выдержать до конца, а то Сибилла, чего доброго, заподозрит неладное.

У самой лестницы Исанн воровато оглянулась по сторонам и, никого поблизости не обнаружив, подбежала к каморке, где хранились всякие хозяйственные принадлежности. Помимо них там имелся запасной комплект ключей от комнат и черного входа – предназначавшегося для прислуги, но давно облюбованного хозяйской дочкой. Убегать из дома через него было очень удобно: система защиты там была автоматизированная, предназначенная охранять дом от незваных гостей, а не ловить непослушных девчонок.

У Исанн внутри все крутило от волнения, когда она, привстав на цыпочки, шарила рукой по полке: а вдруг после ее вчерашнего побега ключ спрятали в место понадежнее? Но нет, вот он – там же, где она всегда его оставляла. Победно улыбнувшись, Исанн сунула ключ в карман и поспешила прочь от места преступления.

Теперь можно было и к себе в комнату идти – изображать до поры хорошую девочку. Только перед этим еще в ванную на втором этаже наведаться и стащить из аптечки упаковку снотворного. Оно, насколько Исанн помнила, было очень сильным: пары капель на чашку кафа должно хватить, чтобы гувернантка и телохранитель благополучно проспали ее побег, а если повезет, то и возвращение.

"Господин Элдбер привык, что я ему каф ношу, когда хочу поболтать. А Сибилла из вежливости не откажется, особенно если милую рожицу состроить и сказать, что я специально для нее старалась".

Все должно было пройти как по маслу. Она усыпит двух главных своих надсмотрщиков, покинет пентхаус через черный вход, поговорит с Мотмой и вернется домой. На случай, если сенаторша замыслит недоброе, Исанн возьмет с собой тревожную кнопку: стоит ее активировать, и очень скоро на помощь придут папины люди, злые и вооруженные до зубов.

Страх и предвкушение кололи тело тысячей иголочек, не давая спокойно усидеть на месте и нескольких минут – трудно, наверное, будет дожидаться оговоренных семи вечера. План казался удивительно простым и выполнимым – и от этого делалось еще тревожнее. Исанн собиралась совершить столько тяжелых проступков за раз, что в голове не укладывалось... и ее, скорее всего, никто не остановит.

А потом будет разговор с отцом. От одной мысли об этом у Исанн холодели руки, и где-то глубоко внутри робко подавала голос маленькая пугливая девочка: "А может, не надо?".

"Ну уж нет, – сердито подумала Исанн, копаясь в аптечке. – Мне нужно точно узнать, что случилось два года назад. Нужно!"
Может быть, тогда она перестанет снова и снова слышать, как плачет мама. Перестанет видеть, закрывая глаза, ее искаженное безумием лицо и окровавленную шею.

Может быть, тогда она сможет простить папу. Пока что-то не получалось.

* * *

Докладная записка начальника Третьего отделения ССБ по Центральному военному округу Л. Грэма директору ССБ А. Айсарду
об итогах операции по выявлению и аресту антиреспубликанского и политически ненадежного элемента среди личного состава военно-космического флота Галактической Республики


Совершенно секретно

В результате проведенных следственных действий среди личного состава военно-космических сил Центрального военного округа выявлено:
1. 578 лиц, публично выражавших сомнение в политическом курсе руководства Галактической Республики;
2. 1 450 лиц, уличенных в симпатии к идеям сепаратистов и просепаратистски настроенных сил;
3. 29 лиц, подозреваемых в диверсионно-подрывной деятельности;
4. 12 лиц, уличенных в подстрекательстве к бунту и дезертирству;
5. 34 лица, уличенных в шпионаже в пользу врага.

Итого по округу: 2103 лица.

Из них арестовано: 1 280 лиц
казнено: 314 лиц

509 лиц признано невиновными и допущено до исполнения служебных обязанностей под усиленным наблюдением со стороны уполномоченных сотрудников ССБ.

Национальный и расовый состав, звания и должности репрессированных и попавших под подозрение приведены в Приложении 1.

Бегло просмотрев документ, Арманд отложил его на край стола – в ту же стопку, где лежали докладные по остальным военным округам. Затем с нарочитой неспешностью перевел взгляд на голограмму Освальда Тешика.

– Совершенно верно, Освальд. Две тысячи человек. Две тысячи сто три, если быть точным. А теперь будь любезен изложить суть проблемы яснее и четче. По возможности – воздержавшись от хаттеза.

Судя по виду, адмирал от хаттеза воздерживаться совершенно не желал. Внушительное телосложение, тяжелые надбровные дуги и массивная, выдающаяся вперед челюсть придавали ему несколько воинственный вид, даже если он был совершенно спокоен, – сейчас же командующий и вовсе производил впечатление человека, готового хорошенько приложить собеседника кулаком, и не один раз.

– Суть проблемы, Арманд, – Тешик шумно выдохнул и выразительно повел могучими плечами, – в том, что ты мог бы посоветоваться со мной, прежде чем спускать с цепи своих шакалов. Две тысячи человек за три дня! Скажешь, капля в море? Скажешь – в основном солдатня и младшие офицеры, которых заменить ничего не стоит?

Тешик замолчал, не то давая собеседнику возможность подтвердить очевидное, не то восстанавливая дыхание. Арманд терпеливо дожидался продолжения тирады, глядя на адмирала выжидающе, со сдержанным интересом.

– А я тебе скажу, – продолжил тот уже тише, но с не меньшей злостью, – что мораль у нас после этой зачистки упала катастрофически. По коридорам ходят шепотки, что любого могут поставить к стенке без суда и следствия, чуть слово не так скажешь. Офицерики из тех, что похитрее и с гнильцой в душонке, наперегонки строчат твоим орлам доносы на начальство, надеясь урвать себе теплое местечко. Нехорошая это обстановка, Арманд, нездоровая. И на пользу в войне не пойдет.

Хоть Освальд и совладал с собой внешне, глухое бешенство звучало в его голосе и читалось в словах, которые он подбирал. Негодование, вызванное наглым вмешательством ССБ в дела флота, крепко переплеталось в нем с искренним беспокойством о своих людях и будущих военных успехах Республики.

– Аресты и казни подстрекателей, шпионов и прочих вредителей, пойманных с поличным, я понимаю и всецело поддерживаю. Но арестовывать за пустую болтовню? Казнить по подозрению? Это беспредел, Арманд. Очень надеюсь, что толку от него будет больше, чем вреда.

"Хороший ты все-таки человек, Освальд. Адмирал, не забывший, что когда-то был солдатом. Побольше бы нам таких... в мирное время".

Арманд чуть подался вперед, опершись локтями на стол и сцепив руки в замок.

– Вреда было бы куда больше, – сказал он твердо, ни на секунду не отводя взгляда, – не вмешайся мы вовремя. Даже горстка офицеров, лояльных джедаям, может доставить немало проблем. Добавим к ним рядовой состав, разделяющий их убеждения – получим бунт. Эту заразу надлежит вырывать с корнем – и немедленно уничтожать, пока распространиться не успела. Вместе с разносчиками, в том числе и потенциальными.

– В "потенциальные разносчики" многих можно записать. Хоть нас с тобой.

– Отнюдь. Если бы мы, Освальд, хватали людей по первому доносу, в Республике бы давно стало некому воевать – весь личный состав извели бы, включая самих любителей строчить анонимки. Думаешь, проверки начались три дня назад? Личные дела-то ведутся и дополняются на всем протяжении службы... а когда приходит время, достаточно лишь посмотреть, на ком грешков скопилось слишком много, чтобы списать их на случайность. Анонимного доноса и сиюминутных подозрений недостаточно, чтобы по-настоящему преданный офицер был назван изменником.

Адмирал помрачнел еще больше; его рот скривился и дернулся в сторону, словно от судороги. Похоже, в словах Арманда он разглядел нехороший подтекст – и был не так уж неправ.

Арманд не угрожал ему прямо сейчас. Намекнул лишь, что на чаши весов ложится каждое действие и слово.

– Как бы рамки "настоящей преданности" не оказались слишком узкими. Многие рискуют в них не вписаться.

В словах адмирала сквозила плохо скрытая враждебность. Конфликт грозил оборваться на неприятной, незавершенной ноте – которая неизбежно отзовется эхом через некоторое время.

Это было ожидаемо. Но оттого не более своевременно.

– Твои опасения понятны, Освальд. Можешь быть спокоен: я не вижу нужды в массовых чистках, – заверил Арманд, холодно глянув на собеседника. – Если мои сотрудники когда-нибудь проявят... излишнее рвение, они быстро усвоят границу между инициативой поощряемой и наказуемой. Как и то, что я редко даю второй шанс тем, в чьем профессионализме разочаровался.

Освальд скривился, как от зубной боли. Разумеется, он отлично понял истинный смысл ответа – да Арманд и не стремился скрыть его.

Не пристало адмиралу, пусть даже столь высокопоставленному, судить работу его ведомства. Это право директор оставлял за собой, и ни за кем более.

– Хорошо, если ты понимаешь, когда нужно натянуть поводок. Если мы начнем сами же истреблять своих людей, джедаи и сепаратисты только поаплодируют нам... перед тем, как снести наши головы.

Арманд криво усмехнулся:

– Здравые слова, чертовски здравые... нам всем не мешало бы почаще повторять их себе. Чтобы от зубов отскакивали, как у джедая – Кодекс.

* * *

Постепенно разговор свернул на рабочие вопросы и завершился почти мирно – но неприятный осадок остался, в виде того гадкого чувства, которое возникает вместе с очередной неразрешенной, загнанной вглубь проблемой. Конфликт исчерпал себя – но лишь до поры. С каждым днем ситуация требовала все более активного вмешательства ССБ в дела флота и армии, да и моффы вскоре ощутят на себе ее руку – это лишь вопрос времени. Ближайшего времени.

В другой ситуации это вряд ли обеспокоило бы Арманда: его работа, в силу объективных причин, неразрывно связана с недовольством, страхом и даже ненавистью других – даже, казалось бы, ближайших соратников. Но сейчас любые разногласия могли оказаться губительными для всего их дела. И вряд ли каждый из его союзников будет столь благоразумен, чтобы вовремя отступить, как это сделал Освальд.

"Если Палпатин погибнет, мы тут же вцепимся друг другу в глотки. Примемся драться за главенство в стае, как свора дворовых псов... и мир с порядком придется отложить на гораздо больший срок, чем пара лет".

Он сделал все возможное, чтобы старик выбрался на свободу целым и невредимым. И все равно – недостаточно для полной уверенности в успехе. Скайуокер оставался темной лошадкой, притом брыкающейся во все стороны. Клоны из Пятьсот первого – те надежнее... но успеют ли они захватить Храм прежде, чем тот же Винду решит, что пора перерезать Палпатину горло?

Если нет – оставалось надеяться лишь на силы самого канцлера. Величину неизвестную и потому не укладывающуюся в расчеты.

Звонок личного комлинка наложился на звон в голове, многократно усилив последний – недостаток сна и злоупотребление энергетиками не лучшим образом сказались бы и на более молодом организме. Арманд с трудом подавил раздражение: если дело снова в дочери...

Мысль оборвалась, стоило взглянуть на экран. Номер, вопреки ожиданиям, оказался незнакомым...

– Доброго вечера, директор Айсард. Смею полагать, узнали?

...в отличие от негромкого, располагающего голоса.

– Вас разве забудешь, господин Артемиус? – спросил Арманд с добродушным смешком, будто приветствовал старого друга – хотя с удовольствием пристрелил бы этого человека, предварительно четвертовав. – Чем обязан на этот раз?..

* * *

Исанн на цыпочках пробиралась по коридорам. В ладошке, вспотевшей от волнения, она крепко сжимала ключ от черного входа – точно боялась, что кто-то выпрыгнет из-за поворота и отнимет его. В доме стояла такая тишина, что каждый звук казался девочке чудовищно громким: сердце стучало молотком, дыхание смахивало на ранкорье сопение, а мягкие, осторожные шаги – на топот того же зверя.

Тихонько, стараясь даже дышать через раз, она заглянула в гостиную – и чуть не подпрыгнула от радости, заметив мирно спящую на диване гувернантку. Значит, снотворное подействовало!

Телохранителя Исанн проверять не решилась: его она угостила кафом минут пятнадцать назад или даже меньше. А вдруг он еще борется со сном, и появление подопечной его разбудит?

Выскользнув из гостиной и прикрыв за собой дверь, девочка поспешила к черному входу. Поначалу она шла довольно медленно, крадучись и шарахаясь от каждой тени, но потом осмелела: на пути никого не попадалось, а часы между тем показывали уже половину седьмого. Кто ее знает, эту Мотму – может, она забеспокоится и уйдет, если не увидит Исанн в означенное время? Тогда вся авантюра была бы впустую.

Коридор, еще коридор, трехзальная анфилада, снова коридор... впервые в жизни девочку начали раздражать размеры пентхауса. И зачем только отцу такая громада понадобилась?!

До нужного коридора – неприметного, нарочно скрытого от посторонних глаз раздвижными деревянными панелями, – Исанн добралась без приключений. Остановившись, прижалась разгоряченным лбом к прохладной стене. Чувствовала девочка себя так, будто уже успела сбегать к "Звезде" и обратно: сердце бешено стучало, дыхание сбивалось, а волосы липли ко вспотевшему лицу. В ногах ощущалась какая-то странная слабость – казалось, вот-вот коленки подкосятся.

Ей было страшно, это правда. От собственной смелости и дерзости, а еще больше – от понимания, что с рук ей это не сойдет.
Но хуже всего был страх узнать наконец правду о матери. Страшную и неприглядную, судя по тому, что Исанн все-таки удалось вспомнить. Сейчас ее словно подначивал кто-то:"Забудь обо всем, не ходи никуда"... и девочке очень хотелось согласиться.
Но смириться с тем, что исчезновение (или действительно – гибель?) мамы так и останется для нее загадкой, она не могла. Потому что понимала: тогда мамин плач у нее в голове никогда не утихнет. Исанн будет постоянно о ней думать – и в конце концов тоже сойдет с ума.

Ну уж нет. Решилась – значит, надо действовать. Тем более самая трудная часть уже...

– Далеко собралась, юная леди?

...позади.

Едва не подскочив от испуга, Исанн обернулась. Прямо у нее за спиной стоял господин Элдбер и снисходительно улыбался. На спящего он не походил совершенно.

– Не знаю, зачем тебе понадобилось меня усыплять, но на будущее запомни: любое снотворное, которое можно достать в аптеках, помогает заснуть – но не вырубает сразу, как показывают в глупых фильмах. Чудо ты маленькое...

Весело хмыкнув, он одной рукой потрепал ее по голове, а другую требовательно протянул вперед:

– А теперь будь умницей: отдай мне ключ и пойди... не знаю, в куклы поиграй. На улице маленьким девочкам сейчас нечего делать.

Политика – явление не только грязное, но и во многом до смешного абсурдное. В дни, когда она, подобно реке во время паводка, выплескивается за пределы просторных залов Сената, кабинетов богатых дельцов и руководителей влиятельных ведомств, этой грязью и абсурдом пропитывается весь Корускант: кажется, нельзя и шагу ступить, чтобы не вляпаться в чью-нибудь интрижку или ненароком скомпрометировать себя, поприветствовав неправильного человека или просто поужинав не в том ресторане.

И это, увы, не преувеличение. Именно поэтому Роланд Артемиус в последнее время избегал столичных ресторанов, предпочитая их кулинарным изыскам стряпню домашней кухарки: слишком претило ему назойливое внимание наемных соглядатаев и праздношатающихся сенаторов, возомнивших себя политиками галактического масштаба. В стенах собственных апартаментов куда меньше ушей, а глаз – так и подавно.

Благо, чем дальше от Правительственного района, тем больше становилось свободных от всеобщей паранойи и истерии островков. Так ресторанчик, выбранный в качестве нейтральной территории, практически не раздражал: уютный и в меру претенциозный, он был слишком дешев и неприметен для политической ангажированности. Ненавязчивая музыка, недурственная еда – да еще и по цене за блюдо чуть меньшей, чем зарплата среднестатистического альдераанца... Роланду здесь почти нравилось. Разве что компания была не слишком приятной – но, если быть честным, когда он в последний раз ужинал с человеком, чье общество его не тяготило?

– Если я, господин Айсард, чем и похожу на стереотипного альдераанца, так это тягой к постоянству – во всем, начиная от политики и заканчивая сортом вина за ужином, – вальяжно протянул Роланд, рассматривая на просвет свой бокал. Вино, плескавшееся в нем, было безупречного темно-рубинового цвета и вкусовые качества имело, вполне соответствующие элитной марке. – Очень, к слову, рекомендую: отменное красное полусладкое, пятнадцати лет выдержки... удивительное дело: здесь оно куда лучше того, что подают в "Саартеме", да и в "Свете Альдеры".

– Пожалуй, воздержусь, – Айсард дернул уголком рта в намеке на улыбку и выразительно отсалютовал стаканом виренского. – Вино слишком туманит голову, особенно альдераанские сорта. Я, как видите, предпочитаю виски. Исключительно выдержанный, разумеется.

Артемиус улыбнулся в ответ, накалывая на вилку кусочек тонко нарезанного сыра.

– Выдержка... ценное качество, что в напитках, что в людях. Позволите поинтересоваться, какого года ваше виренское? Есть у меня один знакомец, большой ценитель хорошего кореллианского алкоголя – а я, увы, в этом вопросе не знаток.

– Девятьсот тридцатый от Руусана. Серия коллекционная, редкая – если подумываете о подарке на юбилей, то вряд ли найдете вариант лучше.

– Потому и интересовался, что подумывал. Зрите в корень, директор, как и всегда.
Собеседники пригубили из своих бокалов – правда, со стороны могло показаться, что на стол напитки вернулись нетронутыми.

То был лишь предлог, чтобы взять небольшую паузу в разговоре, повнимательнее изучить оппонента и собраться с мыслями.

– Итак, возвращаясь к выдержке, постоянству и прочим ценным качествам. Мне здесь, господин Артемиус, видится некоторое противоречие.

– Отчего же? – безмятежно осведомился Роланд, вновь делая глоток вина. Восхитительного, что и говорить.

– Вы упомянули о своей тяге к постоянству – в политике в том числе. И все же вряд вы затеяли этот разговор лишь для того, чтобы поговорить об элитных сортах алкоголя. Если только в ваших планах на вечер не числится мой арест, – Айсард саркастически усмехнулся, ясно давая понять, что такая затея ему представляется крайне неразумной, – то противоречие становится очевидным.

– И вы уверены, что ничего подобного я не планирую, – Роланд даже не потрудился скрыть насмешку: еще бы ему не быть уверенным... устраивать кровавую баню, не успев отойти на безопасное расстояние? Не тот опыт, который хотелось бы пережить на старости лет.

– Помилуйте. Я никогда не держал вас за глупца. Так что говорите, господин Артемиус, что у вас на уме. Время – слишком ценный ресурс, чтобы бесконечно ходить вокруг да около и обмениваться туманными намеками.

"Вот этим и отличаются корускантцы от альдераанцев, – подумал Роланд. – С соотечественником мы бы провели за беседой полночи и добрались до сути ближе к утру... все-таки некоторые особенности нашего менталитета ужасно раздражают".

– А вот зря вы так отмахиваетесь от возможной опасности, господин Айсард, – сказал он доброжелательно, с легким укором. – Я ведь, будете смеяться, действительно пришел сюда, чтобы арестовать вас. За убийство вашей прекрасной супруги, бесчеловечные пытки арестантов, эксперименты на разумных существах и прочие злодеяния, коих на вашей совести немало.

Айсард невозмутимо пригубил своего баснословно дорогого виски коллекционной серии.

– И в чем же проблема? Помнится, вы были прямо-таки одержимы этой идеей некоторое время назад... и все же реализовывать не торопитесь. Неужто надеетесь чистосердечное вытянуть?

Он выразительно постучал пальцем по генератору помех – специально расположенному прямо в центре стола как гарантия конфиденциальности, и, следовательно, откровенности разговора.

– Проблема – за исключением понятных сложностей в реализации, – ответил Роланд, глядя собеседнику прямо в глаза, – заключается в том, что одержимость имеет свойство сходить на нет под давлением времени и обстоятельств. Если мы, конечно, не говорим о душевнобольных – с ними-то все безнадежно. Увы, магистр Винду, который с отнюдь не джедайским пылом желает вам скорой кончины, похоже, считает меня именно таковым...

Роланд тяжело вздохнул, отставляя бокал в сторону. Окажись в тот момент поблизости кто-то его из подчиненных, он непременно отметил бы: начальник не просто зол – он в бешенстве, и под руку ему сейчас лучше не попадаться. Только в такие моменты у старика практически застывало лицо, и лишь глаза сохраняли подвижность – опасно прищуренные, горящие.

"Этот напыщенный сектант решил, что вправе отдавать мне приказы, словно одному из своих солдат-клонов. Это я еще мог бы стерпеть. Но того, что меня держат за идиота... пешку, которой можно пожертвовать, как только отпадет нужда..."

– Многоуважаемый магистр, очевидно, полагает, что я поспешу воспользоваться шансом избавиться от давнего врага... тем самым отказывая мне в способности просчитывать ситуацию хотя бы на ход вперед. Арестовав или убив вас, я окончательно зарекомендую себя врагом его превосходительства Палпатина... или его величества, уж не знаю, как он намерен в будущем себя называть. А это, как мне представляется, позиция крайне проигрышная.

Айсард слушал с подчеркнутым равнодушием. Молча подлил себе виски, бросил в стакан пару кубиков льда, но пить не стал – прежде поинтересовался со сдержанным скептицизмом:

– И все же вы придерживались ее на протяжении многих лет. И придерживались последовательно, успев нажить немало врагов. Не слишком ли поздно для смены лагеря?

Роланд пренебрежительно отмахнулся:

– Вы не хуже меня знаете, что союз – равно как и вражда – дело временное и зависит исключительно от схожести... или несхожести интересов. Так уж вышло, что сейчас наши с вами интересы практически совпадают. Естественно, в глобальном масштабе – оставим мелкие склоки для более спокойных времен.

– Вот как? И чего же мы оба хотим?

– Удивительное дело – долгой жизни и правления канцлеру Палпатину. Не стану отрицать, я не питаю ни малейшей симпатии ни к этому человеку лично, ни к избранному им политическому курсу... но альтернатива? Обезглавленная военная хунта, правящая Центральными мирами? На окраинах – крайне непредсказуемый и нестабильный союз корпорократов, элит отдельных мирков с их местечковыми интересами и жадной до власти вооруженной секты? И непрекращающаяся кровавая грызня – как между фракциями, так и внутри них самих? Э, нет, господин Айсард... не в такой галактике я хочу встретить старость.

Какое-то время Айсард просто смотрел на него – внимательно, недобро щуря глаза. Со стороны он напоминал человека, раздумывающего, скормить побежденного врага диким зверям живьем, или сначала прикончить – дабы не прослыть варваром... но Роланд хорошо понимал: директор отмахиваться от его предложения не собирается. О нет, этот змей слишком хорошо чует свою выгоду... и чужую кровь. Давний противник пришел к нему просителем, готовым принять игру на его условиях. От такого не отказываются.

Айсард обдумывал не ответ, но выгоды от будущего соглашения. Опасности, которые могут в нем таиться... и – собственный удар, который нанесет, чуть только Роланд вздумает вновь поднять голову.

А он поднимет. Неизбежно поднимет... и куда скорее, чем директор успеет осознать опасность. Но пока пусть наслаждается триумфом, ведь это так усыпляет бдительность...

– Ваши мотивы вполне понятны, господин Артемиус, – наконец сказал он. – Предположим, я не вижу резона подозревать вас в двойной игре: этим вы лишь навредите себе, ничего толком не выгадав. Если же вы хорошо зарекомендуете себя во время грядущего кризиса, то у вас будет шанс сохранить за собой и пост, и прилагающиеся к нему привилегии... при условии, разумеется, что достойный доверия человек поручится за вас.

Директор, похоже наслаждался звучанием собственного голоса; лицо его отчаянно просило удара в челюсть – выражением нескрываемого высокомерия и злорадного торжества. Впрочем, Роланд едва ли мог его обвинять: поменяйся они ролями, он и сам держался бы подобным образом.

– Ответьте мне лишь на один вопрос: есть ли у меня резон становиться тем человеком? Почему бы мне не отойти в сторону, позволив вам утонуть вместе со старой Республикой, за которую вы так радели?

– Разве это не очевидно? – Роланд растянул губы в самой открытой и добродушной из своих улыбок – отчего стал еще заметнее стальной отблеск глаз.

Может быть, его положение и было незавидным – но цену себе главный законник Республики знал. И позволять Айсарду искусственно занижать ее не собирался.

– Я предлагаю вам время, господин Айсард. Время, которое вы так цените. Не стану расписывать, сколько драгоценных часов и ходов на опережение вы выгадаете с моими знаниями о мятежниках. С моими войсками, которые вместо того, чтобы мешать вам, повернут оружие против вчерашних союзников. Это вы, полагаю, хорошо понимаете сами – как и то, сколь весомее прозвучат на чрезвычайной сессии ваши обвинения, если я поддержу их. Других же обещаний я давать вам не намерен: сам терпеть не могу лжи в подобных делах и от вас снисходительности не ожидаю.

Наполнив почти опустевший бокал, Роланд поднял его перед собой, словно колеблясь – то ли отпить, то ли провозгласить тост для начала.

– Полагаю, теперь ваш черед отвечать на один-единственный вопрос. Скажите: вы заинтересованы в моем предложении? Да или нет, господин директор, и только... иные ответы сейчас – не более чем лукавство, совершенно в нашей ситуации неуместное.

Несколько долгих секунд они лишь пристально смотрели друг на друга, храня напряженное молчание. Будто два крупных и сытых ворнскра, пересекшихся вдали от своих охотничьих угодий: нападать опасно да и ни к чему, а миром разойтись – непривычно.
Но и это было лишь формальностью. Данью старой вражде, позабыть о которой в одночасье было бы своего рода дурным тоном. И паузу Айсард держал ровно до момента, когда та начала казаться слишком затянувшейся.

– Да. Заинтересован.

– В таком случае, за будущее?

Айсард улыбнулся, поднимая стакан:

– За будущее, господин Артемиус.

* * *

Встреча не продлилась долго: вскоре после того, как соглашение было скреплено тостом, давние противники разошлись, на прощание обменявшись дружеским рукопожатием.

Каждый остался доволен исходом – и каждый вынашивал далекоидущие планы на будущее.

Роланд Артемиус хорошо понимал, что игру по новым правилам он начинает с не самой лучшей позиции. Но пройдет год или два, острая фаза кризиса минует... и вот тогда-то, когда придет время делить власть в новом государстве, он возьмет реванш.
Сейчас Арманд Айсард был самым могущественным человеком в окружении канцлера. Такие обычно живут недолго – слишком мозолят глаза другим членам стаи... и самому вожаку.

Палпатин, несомненно, с легкостью закроет глаза на любое преступление против закона... но только не против себя. Чего он никогда не простит своему слуге, так это попытки самому стать господином.

Уж Роланд найдет способ убедить его: генеральские погоны и директорский чин с некоторых пор кажутся Айсарду слишком тесными.


Имелись схожие соображения и у Арманда Айсарда. Мысли о будущем перераспределении сил в республиканской верхушке занимали и беспокоили его не первый месяц.

Он понимал: Палпатин в жизни не позволит ему сохранить безоговорочное доминирование. Арманд и сам не позволил бы, окажись он на его месте. А значит – грядет масштабное перетряхивание госаппарата, реорганизация старых и создание новых ведомств, новый дележ ресурсов и полномочий. И изменения будут, увы, отнюдь не в его пользу.

Вселенная, как известно, не терпит пустоты – а значит, и на смену Артемиусу придет новый глава Департамента юстиции. Арманд уже представлял себе возможные кандидатуры – и ни одна из них не внушала оптимизма. Сравнительно молодые, жадные до власти хищники. Знавшие об Арманде куда больше, чем Артемиус – чьи данные с приходом нового порядка обесценятся, станут, в лучшем случае, материалом для желтых газетенок.

И положение этих молодчиков в системе будет куда более крепким, чем у перебежчика и вчерашнего врага.

Порой старый противник гораздо лучше нового. Так пусть Артемиус покоптит небо еще несколько лет... а там видно будет.